Отличие женской от мужской мемуарной литературы. Мемуарная литература

Что такое женская литература? Казалось бы, вопрос не должен вызывать затруднений. Так и хочется ответить, что это литература, написанная женщинами. Можно добавить: для них же, женщин. Но тут же ловишь себя за язык. А что такое тогда мужская литература? Или есть просто литература, а есть что-то сомнительное, ехидно называемое «женской»? Может быть, закреплять в названии половой признак – глупый, дискриминирующий стереотип? Да, есть читаемый и перечитываемый девочками роман «Унесенные ветром» (и стоит напомнить, что Митчелл отобрала Пулитцеровскую премию в том году не у кого-нибудь, а у Фолкнера), но есть и переполненный любовной патокой «Королек – птичка певчая», написанный мужчиной.

Может быть, «женскость» определяется темой, стилем и проблематикой? Стрелялки-убивалки, охоты-рыбалки, ночные бары и другие мужские похождения определим мужчинам, а пышные балы, детализированные чувства, любовные треугольники, измены, интриги и томление по «женскому счастью» – прекрасной половине? Вспоминаю, как мы проходили в школе «Войну и мир»: мальчики читали о баталиях, девочки – о балах, потом поднимали руки в нужное время – и всем было хорошо от такого гендерного разделения. Но никто ведь не думал, что Толстой вставил в свой роман куски женской прозы.

Почему же словосочетания «женская литература», «женская проза», «женский роман» имеют оттенок вторичности, воспринимаются почти как отклонение от нормы?

Задавшись этими вопросами, я скоро понял, что без исторических и культурологических сведений мне не обойтись. Начну с истории.

Мы знаем не так много имен женщин, оставивших след в античной литературе, но была ведь изображенная на помпейских фресках поэтесса Сапфо, которой восхищались великие мужи того времени, а Платон вообще называл «десятой Музой».

Тысячу лет назад соревновались в писательском мастерстве Сей-Сёнагон и Мурасаки Сикибу, да так, что о мужчинах того времени и сказать нечего; именно эти дамы и закладывали основы национальной японской литературы.

В Европе дело обстояло несколько иначе. До Марии Кюри в университетах преподавали только мужчины, хотя французы могут похвастаться активностью своих прапрабабушек уже с 17 века. И не только в салонах: Мадлен де Скюдери прославилась в прециозной литературе, мадам де Севинье – в эпистолярном жанре, а госпожу де Лафайет вообще считают фундаментальным классиком и прародительницей психологического романа. Правда, тут есть интересная деталь: госпожа печаталась под мужским псевдонимом, опубликовала свой главный роман анонимно, а ее имя появилось на обложке спустя почти целый век после смерти.

В это время в головах немцев царили их знаменитые 3K (Kinder, Kueche, Kirche), озвученные позже Кайзером Вильгельмом и ясно указывающие социальную роль женщины, однако была и София фон Ларош, роман в письмах которой стал пионером жанра и которой восхищался сам Гёте.

Что же происходило в России, поглядывающей на запад в вопросах культуры? Долгое время женщины в России не могли даже мечтать о писательском ремесле. Слабый пол воспринимался только на уровне литературных забав придворной знати, использующих литературу как изящное занятие для образованных женщин, наряду с музицированием и вышиванием. Никому и в голову не приходило, что женщина может написать серьёзную книгу. Все критерии и нормы вырабатывались мужчинами на основе текстов мужчин, а имена женщин-литераторов появляются лишь ближе к середине 19 века. Это Елена Ган и Мария Жукова. Следующее поколение подарило Марко Вовчок, В. Крестовского и В. Микулич. Все трое – женщины, пишущие под мужскими псевдонимами, как и Жорж Санд. И это не случайно: они понимали, что художественное творчество – дело не женское. На фоне яркой плеяды их современников-мужчин они выглядят скорее проблесками, чем равными по величине звёздами писательского небосклона.

Серебряный век русской литературы изменил ситуацию в пользу женщин. Яркие, самобытные поэтессы перестали стесняться «женских» тем, привнесли в поэзию телесность и сексуальность, но все равно продолжали называть себя поэтами, на мужской лад, а критики часто судили не произведения, а самого автора: «Вот ведь, погляди, хоть и баба, а что-то может!»

Советская Россия провозгласила равенство мужчин и женщин, но крупных личностей от этого не стало поровну: Л.Сейфуллина, А.Коптяева, Г.Николаева, В.Панова, О.Берггольц. Даже высказывалась такая точка зрения, что на протяжении веков литературным и вообще интеллектуальным трудом в основном занимались мужчины, и это якобы закрепилось уже генетически.

Только с 80-х, ближе к концу века, на фоне общего упадка литературы и с появлением таких имён, как Толстая, Улицкая, Петрушевская наметилось укрепление позиций женщин в писательстве.

Что же мешало женщинам заявлять о себе в полный голос? В первую очередь – психология, базирующаяся на традициях и стереотипах. Нормой для психологии женщины предыдущих поколений можно считать зависимость и жертвенность. Не зря именно эти черты мы находим в Татьяне Лариной, Наташе Ростовой, Соне Мармеладовой. А если кто-то из женщин и решал заняться литературой всерьёз, то им мешал собственный женский опыт, который уж точно никем не считался художественно интересным. Женщины-писательницы были зависимы от мужских ожиданий, вынуждены были подражать в стиле, повторять темы и сюжеты, вместо того, чтобы искать способы выражения своей индивидуальности.

А что может быть в женщине лучше и правдивее, чем её женская сущность? Разве не способна женщина рассказать о себе и своих переживаниях ярче, чем любой мужчина? Не потому ли женщины Достоевского (Настасья Филипповна, Грушенька) схематичны, почти бестелесны, что мужчине сложнее их изобразить, глядя извне, а не изнутри? Ведь как бы хорошо писатель ни относился к своему герою противоположного пола, он всегда будет для него внешним объектом. Как сказал Виктор Ерофеев: «трудно представить себе, что Сонечка Мармеладова – проститутка. Она торгует своим телом, которого нет». Здесь вспоминается и нарицательная чистота тургеневских девушек. Можно заметить, что в отличие от живописи, изображение человека противоположного пола в художественной литературе часто получается изображением человека вообще.

Закономерно предположить, что сами женщины способны изобразить женский образ не только отдельными скупыми мазками, но и виртуозно тонко, сродни фламандской живописи. Почему же тогда то здесь, то там вспыхивают средневековые споры о предназначении женщины, аргументам которых просто диву даешься.

Давайте разберёмся, что же отличает нас – мужчин и женщин – в творчестве, отличает до такой степени, чтобы одна половина культурных людей посчитала другую если не вторичной и неприспособленной к высокому искусству, то уж явно менее гениальной, а поэт и критик, профессор Литературного института и академик Юрий Кузнецов всего тридцать пять лет назад уверенно заявил: «Женщины – исполнители, а не творцы. Женщины не создали ни одного великого произведения...».

Не секрет, что женщин считают нелогичными, многословными и излишне эмоциональными, проигрывающими в этих категориях мужчинам, что автоматически переносится на литературу. Немецкий филолог и философ Гумбольдт, например, давным-давно предполагал, что в «мужском начале заключена напряжённая энергия, порождающая сила», а в женском – «воспринимающее начало, длительная устойчивость и постоянство». Антрополог и «дедушка» нейролингвистического программирования Эдвард Холл писал: «Речь и пол говорящего связаны самым очевидным образом. Если читатель в этом сомневается, пусть он попробует какое-то время поразговаривать так, как это делает человек противоположного пола и посмотрит, как долго ему удастся заставлять окружающих такое вытерпеть».

Однако относительно недавно были проведены лингвистические исследования особенностей мужской и женской речи. Вывод оказался неожиданным: чем выше уровень образования, тем меньше различия в речи. Эти исследования не отрицают, что мы различны, но показывают относительность самого факта различия. И еще: подводят нас к следующему не менее интересному вопросу: какой уровень культуры соответствует в нашем представлении «типично женской манере повествования»?! Не снижаем ли мы сами планку женской прозы, вместо того, чтобы приподнимать ее, уводя от противопоставления стилей к общему, более интеллектуальному знаменателю?

Да, так уж сложилось, что в человеческой ментальности мужское и женское существуют как элементы разных культурно-символических рядов:
мужское – рациональное – духовное – божественное –... – культурное;
женское – чувственное – телесное – греховное –... – природное.

Но по мере развития научных исследований стало ясно, что с биологической точки зрения между мужчинами и женщинами гораздо больше сходства, чем различий. Многие исследователи даже считают, что единственно чёткое и значимое биологическое различие между женщинами и мужчинами заключается в их репродуктивных ролях. Антропологи, этнографы и историки давно установили относительность представлений о "типично мужском" или "типично женском". То, что в одном обществе считается мужским занятием (поведением, чертой характера), в другом может определяться как женское. Так что и здесь имеем больше стереотипов, чем правды.

Сразу хочу объяснить, зачем углубился в гендерный вопрос о принципиальных отличиях полов. Вопрос отнюдь не праздный. От ответа на него, как мне видится, будет напрямую зависеть и решение проблемы женской прозы или женской литературы в целом.

Если мы признаём, что принципиальных отличий на уровне биологии и психологии почти нет, а то, что нас отличает в реальности, есть обычное стереотипное поведение, закреплённое социальными предписаниями, то правы будут те, кто говорит, что есть лишь хорошая и плохая литература, которая не делится по половому признаку и не бывает ни мужской, ни женской. Но тогда слово «женскость» по отношению к литературе придется заменить на слабость или признак недостаточной культуры автора.

Если мы утверждаем, что психическая организация женщин уникальна, что в отличие от мужской она обладает пластичностью, поливалентностью, ненасильственностью, рядом других принципиальных отличий, то и самопознание, самовыражение женщины в литературе должно быть отлично от мужского, и напрашивается вывод, что женскую литературу следует не только дифференцировать от мужской, но и подходить к ней с другими «немужскими» требованиями. В конце концов, мы же не заставляем женщин метать ядро в одном секторе с мужчинами.

Если мы не определимся, а решим, что наша позиция находится в золотой середине, то получим бесконечную дискуссию по М и Ж литературе и нерешённую литературоведческую проблему, какую имеем и сейчас.

Перехожу от теории к практике. Как же приспособились к сложившейся ситуации сами женщины? А очень просто. Сознательно или неосознанно они разделились на три течения:

1) Андрогинная женская проза – с ориентацией на мужскую, стремлением усвоить мужское восприятие и искоренять в себе типичную «женскость».

2) Аннигиляционная женская проза – со стремлением к сочетанию и взаимоуничтожению двух начал, с неопределённой половой принадлежностью автора.

3) Проза феминного типа – ярко выраженная по стилю и тематике манера «женского письма».

Так как термин «женская проза» употребляется чаще применительно к третьему типу, то давайте разберем, какие именно признаки отличают типично женскую манеру письма от типично мужской, держа в голове, что речь идет о крайних позициях на этой относительной шкале.

В типично женской прозе доминируют семья (даже если это и неполная семья), дом, разделенная или неразделенная любовь. В центре повествования находится женщина.
Отношения с противоположным полом рассматриваются с позиций самоосмысления героинь, ощущения своей уникальной сути и отличия от мужчины. Много подробностей и конкретизаций: названия, даты, имена и фамилии.

Отмечается склонность расшифровывать поведение окружающих, объяснять его такими категориями, как зависть, эгоизм, тщеславие, жадность, что по большому счету присутствует и в типично женских разговорах.

Характерно для типично женской прозы и стремление к тайнам. Тайны, загадочность и мистика часто становятся мотивами таких произведений, если не основной темой всего творчества.

Интересно и то, что женщины гораздо тщательней подходят к своей речи, стремясь сделать ее более грамотной, богатой, стильной, индивидуально окрашенной особой экспрессией. Иногда это оборачивается избытком красивостей. Иногда женщины усложняют путь преобразования мысленных образов в словесно-логический ряд, доходя до путаницы.

Скрупулезно воспроизведенные внутренние монологи героинь часто кажутся на грани патологии из-за желания передать все нюансы их сложных размышлений. Женщине вообще сложнее "отрубить и выбросить" лишнее, всё кажется важным.

«Женская» проза богата экспериментами со сменой пола рассказчика, стилизацией речи героев до преувеличенно-различных речевых масок героев противоположного пола.

Ряд зарубежных и российских исследователей пытались обобщить все множественные отличительные признаки. Позволю себе воспользоваться результатами, которые мне показались интересными, я привожу их практически без изменений.

«Признаки женской речи:

Использование диминутивов типа пёсик, человечек, веселенький;
использование приблизительных обозначений;
тенденция к гиперболизированной экспрессии, преувеличенному акцентированию;
высокая концентрация эмоционально оценочных слов;
частое употребление междометий;
частое употребление местоимений такой, так, какой с положительной и отрицательной коннотацией;
использование эвфемизмов;
избыточное использование усилительных частиц;
особые эмоционально окрашенные слова, прилагательные, обозначающие оттенки цветов, типа фисташковый;
языковые клише вежливости;
избегание неологизмов.

Синтаксический уровень:

Предложения и тексты развернуты, подробны и экспрессивны;
частое использование инверсии;
употребление восклицательных и вопросительных предложений;
использование модальных конструкций, выражающих различную степень предположительности, неопределенности;
преобладание простых и сложносочиненных предложений;
«незавершенные» предложения, многоточия;
сочинительный способ связи простых предложений в составе сложного;
разделительные и риторические вопросы;
избыточные повторы;
«самокоррекция», поиск нужной фразы.

Общая характеристики речи:

Стремление к гармоничной коммуникации;
речевое поведение прямолинейно, однозначно и открыто;
грамотное письмо;
«консерватизм»: приверженность языковой норме.

Признаки мужской речи:

Лексико-грамматический уровень:

Употребление диминутивов при описании ситуаций с детьми или близкими, а также при указании размеров или объемов обозначаемого предмета;
тенденция к точности, терминологии;
активное использование багажа профессиональных знаний вне сферы профессионального общения;
тенденция к использованию экспрессивных, стилистически сниженных средств;
употребление стилистически нейтральной оценочной лексики, нейтральных прилагательных и абстрактных существительных;
использование неологизмов;
использование в речи технических терминов и профессионального жаргона.

Синтаксический уровень:

Подчинительный способ связи простых предложений в составе сложного;
предпочтение в использовании сложноподчиненных предложений;
«логичность» высказываний;
отдельные предложения и тексты лаконичны, предметны и менее динамичны;
однообразие приёмов при передаче эмоционального состояния;

Общая характеристики речи:

Склонность к конфликтной коммуникации;
речевое поведение неоднозначно, стремление к демонстрации статусного неравенства;
отклонение от грамматической нормы".

Конечно, речь идет о преобладании признаков, а не о присутствии всего перечисленного у каждого отдельно взятого автора. И повторюсь: рассматривая эти различия, следует помнить, что они слабее выражены при высоком уровне образования. Они не проявляются с постоянной интенсивностью: автор-женщина легко может пользоваться не только собственными речевыми средствами, но может свободно переключаться на другой языковой код и употреблять традиционно «мужские» речевые средства для решения определенных художественных задач.

Как ни хотелось бы мне подвести жирную черту и заново ответить на поставленный в первом предложении вопрос: «что же такое женская литература?», приходится честно признаться: это феномен, который я в процессе работы над статьёй только пытаюсь осознать. Скорее всего, если говорить о далеком будущем, нас ждет все-таки объединение, общая и неделимая литература, общие проблемы, общие темы. Но слишком долго и молчаливо женщины наблюдали за гениями в брюках и котелках, маятник должен теперь качнуться в их сторону. Может, нам посчастливилось наблюдать за рождением новой литературы, и вскоре мы получим переполненные классиками-женщинами библиотеки, вереницу Нобелевских лауреатов, а мужчин просто станет жаль – они тихо растворятся на кухнях. На какое-то время. А может, все будет иначе. Поэтому разумным будет просто понаблюдать, внимательно всматриваясь в книги, написанные нежными женскими руками, чтобы не пропустить ни одного открытия. А пока оставить простое определение: женская литература – это всё, что написано женщиной.

1) Теоретические подходы: понятие «гинокритики» В 1985 году в США под редакцией Элейн Шоуолтер вышла книга Новая феминистская критика, в которой были собранны ставшие классическими работы по поэтике феминизма таких авторов, как Аннет Колодны, Сандра Гилберт и Сюзан Губар, Бонни Зиммерман, Рэйчел ДюПлесси, Алисия Острайкер, Нэнси Миллер, Розалинд Ковард и др. Основная задача «женской литературы» - изучение тем и жанров литературы, созданной женщинами; изучение новых предметов - таких как психодинамика женской креативности, лингвистика и проблема женского языка, траектории индивидуального или коллективного женского авторства, история женской литературы и исследование отдельных писательниц и их произведений.

В своей знаменитой статье «К вопросу о феминистской поэтике» 2 Элейн Шоуолтер обосновывает два основных метода анализа «женской литературы»:

1) «фемининная критика» - женское сводится к патриар-хатным сексуальным кодам и гендерным стереотипам мужс-ко-сконструированной литературной истории, в основе которой лежит эксплуатация и манипуляция традиционными стереотипами женского;

2) «гинокритика» - строит новые типы женского дискурса независимо от мужского и отказывается от простой адаптации мужских/патриархатных литературных теорий и моделей. Женщина в этом типе дискурса является автором текста и производительницей текстуальных значений, выражая новые модели литературного дискурса, которые базируются на собственно женском опыте и переживании. «Гинокритика», по словам Шоуолтер, начинается тогда, когда мы освобождаем себя от линеарной и абсолютной мужской литературной истории, прекращаем вписывать женщину в просветы между линиями мужской литературы и вместо этого фокусируемся на новом видимом мире собственно женской культуры.

2 Elaine Showalter, «Towards a Feminist Poetics», in Elaine Showalter, ed., The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 125-143.

На основе методологии «гинокритики» Элейн Шоуолтер выделяет три основных приема письма в развитие женской литературы: 1) репрезентация «фемининного» - имитация канонов доминантной/патриархатной литературной традиции и интернализация традиционных гендерных стандартов искусства и социальных ролей; 2) репрезентация «феминистского» - протест против доминирующих/патриархатных стандартов и ценностей культуры и языка, защита миноритарных прав и ценностей, включая требование женской автономии; 3) репрезентация «женского» - как специфической женской идентичности, отличающейся от мужского канона репрезентации и письма. 3

2) Женско-центрированная литература: «время невинности»

Женско-центрированной традицией в литературе называется традиция изучения женских авторов, женских героинь и «женских» жанров письма (стих, новелла, автобиография, мемуары, дневники); основной концепцией является концепция женского авторства, определяемого по принципу пола, а базовым теоретическим конструктом - идея женской эмансипации в литературе.

Эллен Моэрс, Литературная женщина (1978) 4 - пионерская попытка описания истории женской литературы отдельно от мужской: литературная традиция рассматривается здесь с точки зрения преемственности женского авторства и взаимного влияния женщин-писательниц друг на друга, а также женской литературно-эмоциональной текстовой коммуникации и взаимодействия. Моэрс настаивает на различных условиях формирования гендерного авторства в классической англо-американской литературе: если мужское авторство формировалось в публичном пространстве университета, мужской дружбы и публичных литературных дискуссий (Моэрс приводит пример Коль-риджа и Вордсворта, окончивших Кембридж), то женщина, лишенная «возможности образования и участия в публичной жизни, изолированная в пространстве дома, ограниченная в путешествиях, болезненно ограниченная в дружбе», формируется как автор в

3 Elaine Showalter, «Towards a Feminist Poetics», pp. 137-139.

4 Ellen Moers, Literary Women (London: The Women"s Press, 1978).

приватном, интимном пространстве семьи и интимизированного чтения (Моэрс ссылается в данном случае на современницу Коль-риджа и Вордсворта Джейн Остин). В этой ситуации женской социализации в приватном пространстве наибольшее влияние на женщин-авторов, по мнению Моэрс, оказывают другие, предшествующие им женские авторы, а не авторы-мужчины, ибо только через женское авторство они могут проводить аналогии с собственными ощущениями и переживаниями, обычно нефиксиру-емыми мужчинами. Можно утверждать, считает Моэрс, что в результате женская литературная традиция как бы «замещает» мужскую для женских авторов - независимо от исторического периода, национального контекста или социальных условий пишущих женщин. В целом книга может служить прекрасным первоначальным введением в тему женской литературы и феминистской литературной критики.

3) «Женский опыт» и «женская литература»: экстралитературные критерии в литературе

Основная цель данного теоретического направления - поиск специфических «женских» средств литературной выразительности для отражения специфической женской субъективности в литературе. Одним из основных тезисов этого подхода становится тезис о важности эмпиризма и экстра-литературных параметров исследования женской литературы - другими словами, тезис о «женском опыте», отличающемся от мужского. Одним из конструктов «женского опыта» в теории литературы полагается конструкт «второстепенного авторства», так как неявно предполагается, что известные (то есть вошедшие в литературный канон женщины-писательницы) разделяют доминантные для данного этапа культуры гендерные и языковые нормы и стереотипы, интерпретируя и интернализуя патриархатные эстетические и социальные ценности (иначе они бы не вошли в канон). Наиболее полно данный подход реализован в книгах Элейн Шоуолтер: Их собственная литература: британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг (1977), Женское безумие. Женщины, безумие и английская культура, 1830-1980 (1985), Сексуальная анархия. Тендер и культура на рубеже веков (1990) и др.

Элейн Шоуолтер, Их собственная литература: британс кие женщины-писательницы от Бронте до Лессинг (1977) 5 -

рассматривает творчество женщин-писательниц, которые считаются второстепенными с точки зрения «большого» литературного дискурса, репрезентируя маргинальную субъективность и маргинальные практики языковой выразительности, которым соответствует определенная (аффективная) топология женской субъективности.

Шоуолтер доказывает, что особенность маргинальной/второстепенной топологии женского в литературе 19-го века определялась тем, что женщины-писательницы в первую очередь интерпретировались культурой по биологическому критерию - как женщины (с их аффектами, чувствительностью и эмоциями), и лишь во вторую очередь по профессиональному - как писательницы. В результате женское творчество интерпретировалось не как технологический результат письма, а как результат природной креативности и психологической особенности женщины, ее особых интенсивных (телесных, аффективных) уникальных состояний, то есть как результат «демонического женского гения» (по аналогии с мужским телесным «романтическим гением» в философии романтиков). Другими словами, конструкция женской субъективности определялась через конструкцию девиации и соответствующее ей чувство вины по отношению к «нормативной»/мужской субъективности. Отсюда соответствующая женская аффективная выразительность («язык безумия») в женской литературе 19-го века как основная форма проявления женской субъективности. И только в конце 19 - начале 20-го веков в творчестве женщин-писательниц, по мнению Шоуолтер, происходит отказ от маркировки собственной субъективности как девиантной, маргинальной и аффектированной.

Сандра Гилберт и Сюзан Губар, Безумная на чердаке: женщина-писательница и литературное воображаемое 19 века (1979) 6 - классическое исследование женской литературы в феминистской литературной критике. В отличие от Шоуолтер, авторы исследуют творчество не второстепенных, но известных женщин-писательниц, таких как Джейн Остин, Мэри Шелли,

5 Elaine Showalter, A Literature of Their Own. The British Women Novelists
from Bronte to Lessing (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1977).

6 Sandra M. Gilbert and Susan Gubar, The Madwoman in the Attic. The Woman
Writer and the Nineteenth-Century Literary Imagination (New Haven and
London: Yale University Press, 1979).

Джордж Элиот и Эмили Дикинсон, хотя и в их творчестве также обнаруживают патриархатную трактовку женской литературы как патологии и сумасшествия, а также устойчивый бинаризм женского в традиционной культуре: женщина - либо чудовище и ведьма, либо ангелическая святая. Авторы доказывают, что женщины-писательницы в патриархатной культуре неизбежно попадают в ее дискурсивные ловушки, так как в любом случае вынуждены драматизировать амбивалентное разделение между двумя возможными образами женского: традиционным патри-архатным образом и одновременным сопротивлением ему. Данный «разрыв», по мнению авторов, и формирует амбивалентную структуру женского авторства как структуру «сумасшествия». Другим символом «сумасшедшей» идентичности женщин-писательниц, который также используют в своем исследовании Гилберт и Губар, является символ зеркала, выражающий женское драматическое состояние разрыва: желание соответствовать мужским нормативным представлениям о женщине и одновременное желание отвергать эти нормы и представления.

Таким образом, Гилберт и Губар не только последовательно исследуют традицию женской литературы, но и проблематизиру-ют ее, не допуская при этом маркировок «невинного историзма».

4) Проблемы и поиски новых теоретических оснований: критика концепций «женского авторства» и «женского опыта» в литературе

7 Toril Moi, Sexual/Textual Politics: Feminist Literary Theory (London and New York: Routledge, 1985), p. 78.

ней социальности, но является актом письма, материальной манипуляцией знаками, дискурсивной структурой, текстуальными элементами) невозможно говорить об авторской аутентичности вообще, а значит, невозможно установить кодировку авторства как женского авторства. Женщины-авторы могут производить мужские по стилю тексты, а женщины-антифеминистки могут производить феминистские тексты. Поэтому на смену концепциям «женской литературы» в феминистской литературной критике приходят концепции «женского чтения» и «женского письма», использующие понятие «женского» не по признаку биологического гендерного авторства, а по критерию различных сексуальных стилей текстуальных практик.

3. Понятие «женского чтения»

1) Основные положения теории «женского чтения»

Бартовский тезис об изменении политик литературы с производства текстов на их восприятие (смерть автора означала рождение читателя) оказался очень плодотворным для феминистской литературной критики: поскольку процедура перцепции позволяет обнаружить множественность и амбивалентность текстовых структур, значит, она позволяет выявлять и специфически гендерную/женскую текстовую рецепцию, которая считалась «второстепенной» в истории «большой»/мужской литературы и критики. Таким образом было обнаружено, что отныне любой текст может быть проанализирован с женской/феминистской точки зрения и что со структурой перцепции связана особая топология именно женской субъективности в ее отличии от мужской.

ния», таких как «этика чтения» Алис Жарден; «фривольное чтение» Элизабет Берг; чтение как «транс-позиция» Кэтрин Стим-псон; чтение как «гендерная маркировка» Моник Виттиг; «сверхчтение» Нэнси Миллер (как «чтение между строк», «дешифровка молчания», «заполнение брешей репрессированной экспрессии»); «восстанавливающее чтение» Сьюзан Губар и Сандры Гилберт (то есть обнаружение второстепенных женских авторов, репрезентация анонимного женского опыта и переживания); «экстатическое чтение» Джудит Феттерлей («чтение женщиной женских тестов может быть и является эротизированным чтением»).

Отсюда становится понятной задача женской критики - она состоит в том, чтобы научить женщину «читать как женщина». Что это значит?

1. Это чтение вне традиционных теоретических дискурсивных схем классической литературной теории автор-читатель-жанр-историческая эпоха, сопротивляющееся общепринятой литературной кодификации, сциентизму литературной теории и преддан-ным параметрам андроцентристской критической традиции. 8

2. Это связь текстуальности и сексуальности, жанра и ген-дера, психосексуальной идентичности и культурной авторитетности. 9

3. Процесс сексуальной дифференциации в процедуре чтения должен рассматриваться прежде всего как текстуальный - то есть как процесс производства значений. Конституируя женщину как объект в момент нашего чтения, мы не только «ген-дерно» читаем текст, но и производим себя как женщин - через аффективность процесса идентификации.

4. Это чтение как «женское желание», 10 то есть чтение частного, детализированного, чувственного, строящееся по принципу «часть вместо целого», которое становится видом автобиографии и неотличимо в конечном итоге от акта письма.

8 Judith Fetterley, The Resisting Reader: A Feminist Approach to American
Fiction (Bloomington: Indiana University Press, 1978), p. viii.

9 Sandra M. Gilbert, «What Do Feminist Critics Want? A Postcard from the
Volcano», in Elaine Showalter, ed., The New Feminist Criticism. Essays on
Women, Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 29-45.

10 Mary Jacobus, Reading Woman: Essays in Feminist Criticism (New York:
Columbia University Press, 1986).

В то же время феминистская критика постулирует необходимость в понятии «женского чтения» не только стилистического, но идеологического и политического аргумента: «читать как женщина», по словам Джудит Феттерлей, - значит освобождать новые значения текста а) с точки зрения женского опыта, а также б) право выбирать, что в тексте является наиболее значимым для женщин. Данный тезис дополняется известным тезисом Нэнси Миллер о том, что феминистское чтение не должно быть «поэтикой беспристрастия», а напротив, постоянным напоминанием о том, что в культуре вообще не существует ничего беспристрастного и что феминистская критика просто не боится репрезентировать пристрастность в отношении женских ценностей бытия.

Наиболее систематически принципы понимания «женского чтения» в феминистской литературной критике выразила Аннет Колодны в статье «Карта для перечтения: гендер и интерпретация литературных текстов» в книге Новая феминистская критика (1985). Статья написана с целью полемического использования тезисов знаменитой работы Гарольда Блума «Карта неправильного чтения» (1975), который, по словам Аннет Колодны, в своем тезисе «мы есть то, что мы читаем» исходит из позиции гендерно-нейтрального читателя, в то время как женщина-читательница читает иначе, чем мужчина. 11

Во-первых, женское чтение менее абстрактно, чем мужское: женщина всегда читает в тексте свой собственный реальный жизненный эксперимент. Женское чтение - это дешифровка и обнаружение символизации обычно подавленной и недоступной женской реальности и «вписывание» ее затем в свою повседневную жизнь.

Во-вторых, в процедуре чтения женщина обычно чувствует ситуацию подавления ее чувств и сопротивляется этому подавлению силой собственного аффекта.

В-третьих, в женском чтении особое внимание уделяется женским образам и женским ситуациям, которые мужчинами дешифруются как второстепенные и незначимые.

11 Annette Kolodny, «A Map for Rereading: Gender and the Interpretation of Literary Texts», in Elaine Showalter, ed., The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 46-62.

Аннет Колодны сравнивает, как по-разному используют понятие «чтение как пересмотр» Гарольд Блум и феминистский теоретик Адриенн Рич: если для Блума «пересмотр» - это текстуальный эксперимент с целью построения другой возможной общезначимой литературной истории, то для Рич основной целью женского чтения как «пересмотра» является не общезначимая, а персональная уникальная история, главное в которой - возможность трансформации не текста, но собственной жизни как истории подавления. 12

2) Критика теорий «женского чтения»

В конце 80-х годов понятие «женского чтения» также подвергается философской проблематизации: письмо, по утверждению Деррида, функционирует в ситуации радикального отсутствия любого эмпирически детерминированного получателя текста, текст никогда не достигает места своего назначения, а читатель мертв так же, как и автор. Поэтому в современной феминистской литературной критике проблематизируется не только понятие «женского авторства», но и понятия «женского читателя», а также специфического «женского чтения».

4. Понятие «женского письма»

1) Основные положения теории «женского письма»

Понятие «женского письма» возникает под влиянием дер-ридаистского понятия письма (которое он противопоставлял понятию речи) - как поиска новых форм дискурсивной/философской выразительности. По мнению Дерриды, речь воплощает собой фаллическую истину, в то время как для реальной практики письма понятие истины всегда является чем-то незначимым и вторичным, так как главное в письме - это сам опыт писания, производство графических композиций, а не то, насколько графический опыт письма соответствует ментальной истине. В результате «письмо», а также и литература объявляются

12 Adrienne Rich, When We Dead Awaken: Writing as Re-Vision in: On Lies, Secrets, and Silence: Selected Prose 1966-1978 (New York and London: W.W. Norton and Co., 1979), p. 24.

феноменом, обладающим женской природой, то есть способностью избежать мужских доминант логоцентризма.

В работе Смех медузы (1972) 13 французский философ и феминистский теоретик Элен Сиксу впервые вводит ставшее впоследствии знаменитым понятие «женского письма» («ecriture feminine»), которое призвано освободить женщину от маскули-нистского типа языка, стремящегося к единой истине, а также от сдерживающих пут логики и давления самосознания, бремя которых неизбежно присутствует в любом актуальном моменте речевой ситуации. Цель женского языка или женского письма - децентрация системы традиционных текстовых значений. В этом контексте другой известный французский философ и феминистский теоретик Люси Иригарэ вместо традиционного «фаллического символизма» в практиках письма предлагает использовать противостоящие ему технологии «вагинального символизма». Так называемый фаллический язык, по мнению Иригарэ, основывается на семантическом эффекте глагольной оппозиции иметь/не иметь и ее бесконечном повторении, в то время как противостоящий фаллическому «вагинальный символизм» способен производить не повторения, но различия как в структуре значения, так и в синтаксической структуре. Против символической структуры фаллоса как структуры «одного», символическая структура вагины выдвигает ни «одно» или «два», но «два в одном» - то есть множественность, децентрированность, диффузность, вместо отношений идентичности воплощая отношения длительности, механизм действия которых не подчиняется логическому закону непротиворечивости (в частности, женщина никогда не может дать однозначный и непротиворечивый ответ на вопрос, предпочитая бесконечно дополнить его, бесконечно двигаться в уточнениях, возвращаясь вновь и вновь к началу своей мысли и т. п.).

13 Helene Cixous, «The Laugh of the Medusa», Signs 1 (summer, 1976), pp. 875-899.

го Дерриды, а выражают в языке болезненный опыт женского подавления в культуре. Отсюда феминистская деконструкция традиционных типов дискурса (и текста) имеет не столько теоретическую, сколько практическую цель: не просто высвобождение новых текстовых/символических значений, но стремление выразить запрещенный - репрессированный - женский/ асимволический опыт, осуществляемый вне дискурса значения в традиционной культуре.

Феминистские авторы вслед за Жан-Жаком Руссо предпочитают разделять два основных типа языкового употребления: язык рациональный и язык выразительный. Женские типы языка и письма относятся к стратегиям выразительного языка - того, который ускользает за пределы языковых матриц установленных значений. Восстановить эту выразительную феми-нинность и стремятся феминистские авторы. В интервью «Язык, Персефона и жертвоприношение» (1985) Иригарэ использует мифологический образ Персефоны, которую ищет и не может найти мать Деметра: только эхо исчезнувшей фемининности откликается ей. Поисками фемининности называет Иригарэ поиски языка, который «говорит до речи» - некий утопический язык, который говорит «вне и помимо слов», значение которого не фиксируется в артикулированной речи.

Где же искать фемининность? И как фемининность способна выражать себя?...

традиционного языка мешают непосредственно воспринимать окружающий мир, накладывая на него сетку априорных понятий или определений. Такому восприятию мира, считает Сиксу, может противостоять только наивное, не отягощенное рефлексией восприятие, существующее до всяких языковых категорий - восприятие ребенка или женщины. В женском восприятии мира, так же, как и в восприятии ребенка, считает Сиксу, преобладают не категории мужского рационального мышления, но экстатическая («телесная») коммуникация с миром, которая состоит в первую очередь из ощущений цвета, запаха, вкуса. Другими словами, женская коммуникация с миром - это коммуникация физического тела с физическим миром вещей.

2) В утверждении стратегий женского языка Сиксу и Ири-гарэ не останавливаются на уровне употребления слов, но спускаются на более глубокий уровень грамматики. Женский язык склонен нарушать общепринятый синтаксис. Иригарэ обосновывает идею «двойного синтаксиса»: первый выражает логику рационального мышления, второй - женское подавленное бессознательное. Во втором случае языковые фигуры или образы не коррелируют с традиционной логикой.

2) Критика концепций «женского письма»

Современная критика концепций «женского письма» связана с общей критикой эссенциализма в трактовке женской субъективности - сведением структуры женской субъективности к априорной и неизменной «женской сущности». Поэтому в современной феминистской литературной критике анализ «женского письма» происходит с помощью задействования понятийного аппарата и методологии гендерной теории, способной дискурсивно отразить все многообразие и сложность пер-формативных, не связанных с уникальной женской «сущностью» гендерных идентификаций в современной литературе.

5. Женская автобиография как особый тип «женского опыта»

Жанр автобиографии наряду с жанрами дневников и мемуаров традиционно относится к «женским» жанрам письма в литературном каноне «большой литературы». Основная задача автобиографического женского письма, как она определяется в феминистском литературном критицизме - это задача саморепрезентации женского «я». В этом смысле традиционное понятие autobiography в феминистском литературном критицизме меняется на понятие auto-gyno-graphy - с акцентацией именно на женской специфической субъективности в автобиографическом письме. 14

Каковы основные параметры женской автобиографии как жанра, выделяемые в феминистском литературном критицизме?

1. В женском автобиографическом письме вся женская жизнь достойна описания, а не только определяющие этапы этой жизни. Содержательно одной из основных тем женской автобиографии является тема дома и семьи (именно семья признается основной моделью формирования гендерной идентификации). Отличие от классических женских автобиографий состоит в том, что решающим содержательным параметром сегодня становится «бесстрашие говорить о своем теле и сексуальности» не как о чем-то второстепенном и дополнительном к основному автобиографическому сюжету, но как об основном в нем.

2. Формальным признаком автобиографического письма остается признак письма от первого лица, при этом особенностью женской автобиографии является апелляция к личному опыту не как отдельному, а как гендерному опыту группы.

14 Elizabeth Wilson, Mirror Writing: An Autobiography (London: Virago, 1982), p. 53.

семейного быта, женских и детских переживаний и болезней и т. п. - признается одним из сознательных феминистских жестов женского автобиографического письма.

4. В формальной структуре текста вместо временной нарративной последовательности событий реализуется эмоциональная последовательность; событийность «большой истории» заменяется женской внутренней «аффектированной историей». Основным типом нарративного связывания становится тип «и...и...и...», в терминологии Рози Брайдотти.

Огромное влияние на концепцию женской автобиографии оказала концепция маргинальных практик Фуко. Фуко проводит аналогию между традиционными носителями дискурса признания в культуре - преступниками, производящими многочисленную литературу признаний (так называемая литература « висельных речей»), больными - и женским субъектом, репрезентирующимся в культуре исключительно через дискурс вины. Женщине как социально маргинальному объекту в культуре оставлено, по мнению феминистских исследовательниц, одно «привилегированное» место - место признающейся субъективности: по мере того, что говорит признающаяся женщина, и по мере того, как ее цензурируют и что ей запрещают говорить, формируется весь ряд женских социальных идентификаций. Фуко обращает специальное внимание на то, что дискурс признания в культуре - это всегда дискурс вины и что «идеальной» фигурой воплощения вины в истории является женщина. 15 И действительно, классические исследования женской литературы Элейн Шоуолтер, Сандры Гилберт и Сюзан Губар доказывают, что ее основной формой традиционно является автобиографическое письмо как письмо признания, на основе которого строится различие жанров: новелла, повесть, дневник, мемуары, поэзия.

15 Фуко Мишель. История безумия в классическую эпоху. СПб.: Университетская книга, 1997. С. 491.

безумие и английская культура, 1830-1980, 1985) и женской литературы, в том числе, автобиографической (Их собственная литература: британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг, 1977). Ее основным выводом является вывод о неизбежной гендерной асимметрии в культуре: если понятие женского в ней всегда маркируется как символ иррационального и виновного, предельным выражением чего и является маркировка «безумия», то понятие мужского неизбежно коррелирует с понятиями разума и рациональности. И хотя содержательно понятия женской и мужской субъективности могут меняться в разных исторических эпохах, гендерная асимметрия репрезентативных политик женского и мужского в культуре, по мнению Шоуолтер, остается неизменной: даже когда феномен иррационального репрезентирован мужчиной (признание в грехах, патологии или сексуальных извращениях в дискурсе мужской прозы признания на рубеже 19-20 веков), на символическом уровне он получает неизбежную маркировку женского: «женское безумие» или «женская чувственность» внутри мужского субъекта. 16

16 Elaine Showalter, The Female Malady: Women, Madness, and English Culture, 18301980 (New York: Penguin Books, 1985), p. 4.

сный язык как язык признания оказывается тем полем суггестивных знаков - воли, желания и независимого наслаждения - который подрывает нормы патриархатной культуры. Поэтому женский автобиографический дискурс, по их мнению, нельзя мерить в рамках традиционного мужского дискурса, в котором он неизбежно обретает маркировки второстепенного, и необходимо вырабатывать собственные нормы анализа женского автобиографического письма.

Заключение: значение феминистской литературной критики для теории литературы

Эффект действия феминистской литературной критики в литературной теории и культуре на исходе 20-го века поистине ошеломляющ: обнаружено и изучено множество текстов женских авторов (в том числе второстепенных и забытых) не только в традициях ведущих литератур мира, но и в литературных традициях различных стран; феминистскому анализу подверглось значительное количество мужских и женских авторов классической литературы, начиная с античных времен и до наших дней; предложено множество новых интерпретаций классической литературной традиции; создан новый аппарат литературной теории, обогащенный аппаратом феминистской литературной критики, введены и используются новые стратегии анализа литературных текстов. Можно сказать, сегодня не существует практики чтения литературного или философского текста, которая бы не учитывала его возможную гендерную или феминистскую интерпретацию. И главное, создана новая обширная академическая дисциплина феминистская литературная критика, внутри которой производятся тексты, связанные с женским письмом, женским стилем или женским способом бытия.

Как уже было отмечено, в противовес логике эссенциализ-ма (эссенциалистских концепций «женской литературы», «женского чтения» и «женского письма») феминистская теория конца 20 века выдвигает неэссенциалистские проекты женской субъективации в культуре на основе постмодернистских концепций децентрированного субъекта (в частности, перформатив-

ной гендерной идентификации в литературе). Можно сказать, феминистская литературная критика находится сегодня на пересечении этих двух методологических подходов, теоретизируя женское авторство и женское литературное творчество в контексте данной методологической проблематизации. И именно в ее русле в современном гендерном дискурсе происходит концептуальная встреча двух основных стратегий интерпретации женской субъективности в культуре конца 20 века - феминизма и постфеминизма, и от возможного взаимодействия и взаимовлияния их друг на друга зависят и дальнейшие ретеоретиза-ции проблемы женской субъективности в литературной теории.

МЕМУАРНАЯ ЛИТЕРАТУРА – литература в жанре мемуаров (франц. mémoires, от лат memoria память), разновидность документальной литературы и в то же время один из видов «исповедальной прозы». Подразумевает записки-воспоминания исторического лица о реальных событиях прошлого, очевидцем которых ему довелось быть. Основные предпосылки труда мемуариста – строгое соответствие исторической правде, фактографичность, хроникальность повествования (ведение рассказа по вехам реального прошлого), отказ от «игры» сюжетом, сознательных анахронизмов, нарочито художественных приемов. Эти формальные признаки сближают мемуары с жанром дневника, с той существенной разницей, что, в отличие от дневника, мемуары подразумевают ретроспекцию, обращение к достаточно отдаленному прошлому, и неизбежный механизм переоценки событий с высоты накопленного мемуаристом опыта. В.Г.Короленко в воспоминаниях История моего современника (1954) так выразил идеальные устремления мемуариста: «В своей работе я стремился к возможно полной исторической правде, часто жертвуя ей красивыми или яркими чертами правды художественной. Здесь не будет ничего, что мне не встречалось в действительности, чего я не испытал, не чувствовал, не видел».

По своему материалу, достоверности и отсутствию вымысла мемуары близки к исторической прозе, научно-биографическим, автобиографическим и документально-историческим очеркам. Однако от автобиографии мемуары отличает установка на отображение не только и не столько личности автора, сколько окружавшей его исторической действительности, внешних событий – общественно-политических, культурных и т.д., к которым в большей или меньшей степени он оказался причастен. В то же время, в отличие от строго научных жанров, мемуары подразумевают активное присутствие голоса автора, его индивидуальных оценок и неизбежной пристрастности. Т.е. один из конструктивных факторов мемуарной литературы – авторская субъективность.

Мемуарная литература – важный источник историографии, материал исторического источниковедения. В то же время по фактической точности воспроизводимого материала мемуары практически всегда уступают документу. Потому историки вынуждены подвергать событийные факты из воспоминаний общественных и культурных деятелей критической сверке с имеющимися объективными сведениями. В случае, когда некий мемуарный факт не находит ни подтверждения, ни опровержения в доступных документах, свидетельство о нем рассматривается историографией как научно состоятельное лишь гипотетически.

Устойчивые признаки мемуаров как формы словесности – фактографичность, преобладание событий, ретроспективность, непосредственность свидетельств, что никак не обеспечивают «чистоты жанра». Мемуары остаются одним из наиболее подвижных жанров с чрезвычайно нечеткими границами. Далеко не всегда мемуарные признаки свидетельствуют о том, что читатель имеет дело именно с мемуарами. Так, на первой странице наделенной всеми вышеназванными признаками книги С.Моэма Подводя итоги (1957) автор предупреждает о том, что это произведение – не биография и не мемуары. Хотя его взгляд неизменно уходит в прошлое, основная установка здесь не в воссоздании былого, а в исповедании художественной веры, подведении итогов полувекового литературного пути. По жанру книга Моэма – не мемуары, а развернутое эссе.

В 19 в., по мере развития принципа историзма, уже достигшая зрелости мемуарная проза осмысляется как важный источник научно-исторических реконструкций. Сразу же дают о себе знать попытки злоупотребления такой репутацией жанра. Возникают псевдомемуары и разнообразные мемуарные мистификации. Особенно явно эти тенденции заметны в сочинениях, посвященных сугубо мифологизированным фигурам истории и уже завершившимся циклам прошлого. Как следствие, возможны досадные исторические заблуждения в трудах, построенных на неосновательных мемуарных источниках. Так, Д.С.Мережковский в своем этюде об А.С.Пушкине из цикла Вечные спутники (1897) всю концепцию творчества поэта выстроил на записках приятельницы Пушкина А.О.Смирновой. Однако по прошествии нескольких лет выяснилось, что эти воспоминания целиком фальсифицированы ее дочерью, О.Н.Смирновой. Другой пример – мемуары Петербургские зимы Г.Иванова , посвященные воссозданию атмосферы предреволюционных лет «серебряного века». Есть основания считать его художественным текстом, основанном на условной литературной технике. Литература русской послереволюционной эмиграции, в которой мемуары вообще играли особо значимую роль, дала наряду с шедеврами прозы в жанре воспоминаний и множество образцов мистифицированной и фальсифицированной мемуаристики (поддельный «дневник» фрейлины императрицы Александры, покровительницы Г.Распутина А.А.Вырубовой и др.).

В литературе 19–20 вв. нередко под мемуары стилизуются сугубо художественные произведения с вымышленным сюжетом. Цель такого приема может быть разной: от воссоздания через жанр атмосферы времени (Капитанская дочка (1836) Пушкина, где использование в «Записках» Петра Гринева мемуарного жанра – одной из основных форм словесности 18 в. – выступает приемом стилизации «под екатерининскую эпоху») до придания тексту особой искренности, достоверности, композиционной свободы и иллюзии независимости от «воли автора» (Неточка Незванова (1849) и Маленький герой (из неизвестных мемуаров) (1857) Ф.М.Достоевского).

Нередко автобиографические произведения по своим литературным качествам неотличимы от мемуаров. Но эти жанры могут преследовать и разные задачи. Автобиография легче подвергается беллетризации, переходу в художественную словесность. Так, в автобиографической трилогии Л.Н.Толстого Детство (1852), Отрочество (1854), Юность (1857) воспоминания подчинены не собственно мемуарной, а художественной задаче – психологическому исследованию характера и творческому осмыслению важных для автора философских категорий (сознание, разум, понимание и т.д.). По этой причине в жанровом отношении трилогия Толстого ближе к роману , чем мемуарам.

Возможны и прямо противоположные случаи. Так, в Семейной хронике (1856) и Детских годах Багрова-внука (1858) С.Т.Аксакова главный герой выступает под вымышленным именем, что естественно для художественной литературы. Однако задача автора здесь сугубо мемуарная: воскрешение прошлого и его «атмосферы», правдивое воспоминание о былом. В жанровом отношении обе книги принадлежат именно к мемуарной литературе. Не случайно откровенно мемуарно-документальные Воспоминания (1856) Аксакова воспринимаются как непосредственное продолжение дилогии о Багрове.

Подвижности мемуарного жанра способствует и его стилистическая вариативность. Повествование здесь может быть отмечено и красочностью художественной прозы (Детство (1914) и В людях (1916) М.Горького), и публицистической пристрастностью (Люди, годы, жизнь (1960–1965) И.Эренбурга), и строго научным обоснованием происходящего (5–7 части Былого и дум (1852–1867) А.И.Герцена). Шаткость границы между мемуарами и художественными, публицистическими, научными жанрами определилась в русской и западноевропейской литературах уже к середине 19 в. Тому немало способствовали кризис романтизма и укрепление новой эстетики, нацеленной на подражание действительности в ее социальной конкретности, – эстетики реализма. В.Г.Белинский в статье Взгляд на русскую литературу 1847 года (1848) уже фиксирует эту жанровую аморфность мемуарной прозы: «Наконец самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла, ценные только по мере верной и точной передачи ими действительных событий, самые мемуары, если они мастерски написаны, составляют как бы последнюю грань в области романа, замыкая ее собою».

Непревзойденный образец зрелой и в то же время чрезвычайно сложной в жанровом отношении, многосоставной мемуарной прозы – Былое и думы Герцена. По мере реализации замысла автора это сочинение превращалось из записок о сугубо личном, семейном прошлом в подобие «биографии человечества». Здесь достигается намеренное слияние жанровых признаков воспоминаний и публицистики, «биографии и умозрения», дневника и литературных портретов, беллетристических новелл, научной фактографии, исповеди, очерка и памфлета. В результате возникает такая литературная форма, которая, по словам автора, «нигде не шнурует и нигде не жмет». Герой книги – не сам автор (как в обычных, одномерных с точки зрения жанра мемуарах) и не современная ему история (как в исторических хрониках), а сложнейший процесс событийного и духовного взаимодействия личности и общества в определенную эпоху. Книга Герцена вышла за естественные границы собственно мемуарной прозы и стала важнейшим программным текстом эпохи «критического реализма» в европейской литературе. Характерно, что западная критика могла усматривать за этим текстом еще более широкое историко-литературное значение. Так, отзыв об авторе Белого и дум в одном из номеров лондонской газеты «The Leader» за 1862 завершался выводом: «Гете мог бы усмотреть в нем яркое подтверждение теории грядущей универсальной литературы».

В первой пол. 20 в. в эпоху т.н. «конца романа», когда литература переживала кризис традиционных условных форм и переключалась на пограничье между вымыслом и документом, появляется череда синтетических текстов (На западном фронте без перемен (1929) Э.М.Ремарка, Жизнь в цвету (1912) А.Франса, Шум времени (1925) О.Мандельштама , позднее в русле той же традиции – Алмазный мой венец (1978) В.Катаева и др.). В них мемуарное начало включено в органику художественной литературы. Исторический материал, реальная жизнь автора претворяется в факт искусства, а стилистика подчинена задаче произвести на читателя эстетическое воздействие. О зрелости и завершенности процесса «усыновления» мемуарной прозы художественной литературой 20 в. свидетельствуют факты пародийного использования ее законов в жанре романа (Признания авантюриста Феликса Круля (1954) Т.Манна).

Мера исторической содержательности мемуаров и сам тип их практического использования разными гуманитарными дисциплинами как источников во многом зависят от личности автора. Если мемуарист – яркая и чрезвычайно значимая для истории и культуры личность, то фокус интереса в читательском и исследовательском восприятии его текста неизбежно сориентирован на самого автора. Исторический материал при этом отходит на обочину внимания. Яркий пример сочинения такого рода – Десять лет в изгнании (1821) мадам де Сталь , выдающейся женщины эпохи, одной из блистательных писательниц и культурных деятельниц романтизма. Образец воспоминаний иного типа оставил герцог Сен-Симон. Его Мемуары (опубл. в 1829–1830) ценны прежде всего маленькими фактами, деталями, скрупулезно передающими атмосферу придворной жизни Парижа последнего двадцатипятилетия царствования Людовика XIV и периода регентства. Как следствие, воспоминания мадам де Сталь – объект внимания прежде всего литературоведов, мемуары Сен-Симона – историков. С 1940-х благодаря исследователям «Школы Анналов» (Л.Февр, Ф.Бродель , Ж. Ле Гофф и др.) историческая наука переживает всплеск интереса к запискам-воспоминаниям ничем не примечательных и непубличных людей. Их сочинения (по типу: «записки немецкого мельника середины 17 в.», «записки лондонского купца средней руки начала 18 в.» и т.д.) помогают восстановить объективную историю быта, выявить определенные социальные стереотипы, фиксирующие характерное, стандартное, а не исключительное. Мемуарная продукция такого рода – важный источник истории цивилизации и исторической социологии.

Свое происхождение мемуарная литература ведет от воспоминаний Ксенофонта о Сократе (4 в. до н.э.) и его Анабасиса (401 до н.э.) – записок о военном походе греков. Античные образцы жанра, к которым принадлежат также Записки о Галльской войне Юлия Цезаря (I в. до н.э.), безличностны и тяготеют к исторической хронике. Христианское средневековье (Исповедь (ок. 400) Бл. Августина , История моих бедствий (1132– 1136) П.Абеляра , отчасти Новая жизнь (1292) Данте и др. памятники) привносит в жанр развитое чувство внутреннего «я» повествователя, нравственный самоанализ и покаянную тональность. Раскрепощение личности и развитие индивидуалистического сознания в эпоху Возрождения, рельефно отраженные в Жизни Бенвенуто Челлини (1558–1565), подготовили расцвет мемуаристики в 17–18 вв. (Сен-Симон, кардинал Дж.Мазарини, Ж.-Ж.Руссо и др.)

В 19–20 вв. одним из ведущих жанров словесности становятся воспоминания писателей и о писателях. Тем самым формируется собственно литературная мемуаристика, свои воспоминания оставляют И.-В.Гете , Стендаль , Г.Гейне , Г.-Х. Андерсен , А.Франс , Р.Тагор , Г.Манн , Р.Роллан , Ж.-П.Сартр , Ф.Мориак и др.

В России мемуарная литература ведет начало от Истории о Великом Князе Московском (сер. 16 в.) Андрея Курбского . Важная веха в становлении личностного самосознания в русской литературе – автобиографическое Житие (1672–1675) протопопаАввакума . Яркие памятники русской мемуаристики 18 в. – Жизнь и приключения Андрея Болотова (ок. 1780), Собственноручные записки императрицы Екатерины II (опубл. в 1907), Записки (опубл. в 1804–1806) Е.Р.Дашковой, Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях (1789) Д.И.Фонвизина . Бурное развитие мемуарной литературы в России 19 в. связано с воспоминаниями Н.И.Тургенева, декабристов И.Пущина, И.Якушкина, М.Бестужева, литератора Н.Греча, цензоров А.Никитенко, Е.Феоктистова, писателей И.С.Тургенева, И.А.Гончарова и др. Фактическими подробностями в описаниях литературного быта 2-й пол. 19 в. ценны мемуары А.Я.Панаевой, Н.А.Огаревой-Тучковой, Т.А.Кузминской. Общественная обстановка этих лет отражена в Записках революционера (1899) П.А.Кропоткина, На жизненном пути (опубл. в 1912) А.Ф.Кони.

Оживление мемуарной литературы, связанное с чередой опубликованных в СССР и в эмиграции воспоминаний о предреволюционной и революционной эпохе, приходится на 1920–1930-е гг. (мемуары К.Станиславского, В.Вересаева, А.Белого , Г.Чулкова и др.).

Новый всплеск мемуарной словесности в СССР, вызванный «хрущевской оттепелью», начинается с середины 1950-х. Публикуются многочисленные воспоминания о писателях, не вполне укладывавшихся с структуру советской идеологии: В.Маяковском, С.Есенине, Ю.Тынянове и др. Выходят многочисленные мемуарные очерки К.Чуковского, Повесть о жизни (1955) К. Паустовского, сборники воспоминаний о Е.Шварце, И.Ильфе и Е.Петрове. В основанной издательством «Художественная литература» в 1960-е серии «Литературные мемуары» печатаются воспоминания А. и П.Панаевых, П.Анненкова, Т.П. Пассек, сборники мемуаров о Н.В.Гоголе, М.Ю.Лермонтове, В.Г.Белинском, Л.Н.Толстом, Ф.М.Достоевском.

С конца 1980-х публикуются материалы о художественной жизни «серебряного века» и воспоминаний представителей русской эмиграции (На Парнасе Серебряного века (1962) К.Маковского, На берегах Невы (1967) и На берегах Сены (1983) И.Одоевцевой, Бодался теленок с дубом (1990) А.Солженицына ,Курсив мой Н.Берберовой и др.), ранее не издававшиеся.

С начала 1990-х в России из-под пера современных политических и культурных деятелей выходит лавина мемуаров, многие из которых скорее является фактом общественной жизни, чем собственно литературы.

Вадим Полонский

Литература:

Геннади Г. Записки (мемуары) русских людей. Библиографические указания // Чтения в Императорском обществе Истории и Древностей Российских при Московском университете . 1861, кн. 4
Пыляев М.И. Записки русских людей // Исторический вестник, 1890. Т. 39
Указатель воспоминаний, дневников и путевых записок XVIII–XIX вв . М., 1951
Аннотированный указатель мемуарной литературы . Ч. 1, М., 1985. Ч. 2, 1961
Кардин В. Сегодня о вчерашнем. Мемуары и современность . М., 1961
Катанян В. О сочинении мемуаров // Новый мир, 1964, № 5
Елизаветина Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм . Проза. М., 1982
Литературные мемуары XX века: Аннотированный указатель . 1985–1989 гг . М., 1995. Ч. 1–2

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЖЕНСКИХ МЕМУАРНЫХ ТЕКСТОВ XVIII - НАЧАЛА XIX

§ 1. ЖЕНСКИЙ ДИСКУРС: ИСТОРИЯ ИНТЕРПРЕТАЦИИ

§ 2. СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ДИСКУРСА О ЖЕНСКОМ

§ 3. ТРАДИЦИОННЫЕ ФОРМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЛИЧНОСТИ В РУССКОЙ

КУЛЬТУРЕ ДОПЕТРОВСКОГО ВРЕМЕНИ

§ 4. ЧЕЛОВЕК В ПЕТРОВСКУЮ ЭПОХУ

§5. ЖИТИЕ, АВТОЖИТИЕ И МЕМУАРНАЯ ТРАДИЦИЯ

ГЛАВА II ИДЕАЛЬНАЯ ЖЕНСКАЯ ЛИЧНОСТЬ В «СВОЕРУЧНЫХ ЗАПИСКАХ»

Н. Б. ДОЛГОРУКОЙ

§ I. ИСТОРИЯ ВОСПРИЯТИЯ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ «СВОЕРУЧНЫХ ЗАПИСОК»

Н. Б. ДОЛГОРУКОЙ

§2. СПЕЦИФИКА ОБРАЗОВАНИЯ ТЕКСТА И ЕГО СЕМАНТИКИ В

СВОЕРУЧНЫХ ЗАПИСКАХ» Н. Б. ДОЛГОРУКОЙ

ГЛАВА III ПУТЬ «ИСТИННОЙ ХРИСТИАНКИ» В МИРЕ ЗЕМНЫХ СТРАСТЕЙ В

ВОСПОМИНАНИЯХ» А. Е. ЛАБЗИНОЙ

§ 1. АГИОГРАФИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ В «ВОСПОМИНАНИЯХ»

А.Е. ЛАБЗИНОЙ

§2. МАСОНСКАЯ РЕЛИГИОЗНАЯ МИСТИКА И «ВОСПОМИНАНИЯ»

А.Е. ЛАБЗИНОЙ

ГЛАВА IV УНИВЕРСАЛЬНАЯ ЖЕНСКАЯ ЛИЧНОСТЬ В «ЗАПИСКАХ»

Е. Р. ДАШКОВОЙ

§1. ДИСКУРСИВНЫЕ ПОТЕНЦИАЛЫ ^-ПОВЕСТВОВАНИЯ В «ЗАПИСКАХ»

Е.Р.ДАШКОВОЙ

§2. СТРОИТЕЛЬСТВО, ТВОРЕНИЕ, ВОЗДЕЛЫВАНИЕ: РЕЛИГИОЗНО

ФИЛОСОФСКАЯ УТОПИЯ Е. Р. ДАШКОВОЙ

ГЛАВА V ЖЕНСКАЯ ГЕРОИНЯ И РУССКАЯ ИСТОРИЯ В «ЗАПИСКАХ»

ЕКАТЕРИНЫ II

§ 1. «ЗАПИСКИ» ЕКАТЕРИНЫ II КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

§ 2. «ЗАПИСКИ» ЕКАТЕРИНЫ II КАК ТЕКСТ КУЛЬТУРЫ

§ 3. ТВОРЕНИЕ ТЕКСТА И «СОТВОРЕНИЕ ИСТОРИИ» В «ЗАПИСКАХ»

ЕКАТЕРИНЫ II

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Феномен женской автобиографической литературы в русской культуре второй половины XVIII - начала XIX века»

В конце XX века в гуманитарных науках наметилась тенденция к интенсивному изучению периферийных и маргинальных историко-литературных явлений. Такие явления в прежней научной традиции исследовались мало, поскольку порождены на границе литературы и внелитературных форм речевой деятельности - быта, который, по определению Тынянова, «кишит рудиментами разных интеллектуальных деятельностей» [Тынянов 1993: 130]. Примером могут быть исследования в области современного городского, детского фольклора, «наивной», «провинциальной» и массовой литературы А. С. Архиповой, В. В. Барановой, С. Б. Борисова, О. Вайнштейн, А. П. Минаевой, И. JI. Савкиной, И. В. Утехина и других ученых.

Одним из самых интересных «маргинальных» явлений культуры, долгое время не привлекавших к себе подлинно научного интереса, является женское письмо и особенно «женский» дискурс о женском. Речь идет в данном случае не просто о творчестве женщин-писательниц, а о таких текстах, в которых в форме повествования смоделирована сюжетная ситуация автопрезентации женской личности (автобиографические записки, дневники, воспоминания). Русские женские автобиографии изучены пока мало и неполно, они практически не известны широкому кругу читателей, а между тем могли бы стать настоящим «открытием» в познании истории русской личности, русской культуры и литературы. Однако любое намерение к такому познанию (и научное, и читательское) сталкивается с целым рядом трудностей и проблем. Если читатель может лишь посетовать на малочисленность изданий женских мемуаров (в первую очередь - текстов давнего времени), то исследователь русской культурной и литературной традиции оказывается в странной ситуации «отсутствия в присутствии». Сегодня в науке проявляют себя и интерес к мемуарам, и тенденции к их изучению и интерпретации, но при всем этом пока еще не сложилась система общепризнанных и общезначимых исследовательских парадигм и стратегий в понимании и описании этого культурного феномена.

Недооценка мемуаров в литературоведческой науке, - по мнению Е. JT. Шкляевой, - во многом объясняется сложным, неоднозначным отношением к ним различных художников (А. С. Пушкина, JI. Н. Толстого, А. Ахматовой и др.). Другая традиция идет от В. Г. Белинского, ценившего в мемуарной литературе достоверность, а потому считавшего ее "последней гранью в области романа"» [Шкляева 2002: 3]. К настоящему времени исследователям мемуарного жанра (теория которого находится пока на стадии формирования и обсуждения) удалось определить только несколько параметров, в соответствии с которыми происходит отграничение жанра от других литературных форм и его внутренняя дифференциация. Это прежде всего хронологическая «точка» становления мемуарного текста и его структурообразующее ядро, то есть описываемое историческое событие и личность автора. Однако в подходе к интерпретации конкретного мемуарного текста этих, как считается - основных и основополагающих, критериев оказывается явно недостаточно. Ведь любые "-"записки, автобиографии, воспоминания - в первую очередь повествовательные письменные тексты, так или иначе, связанные с законами наррации, с дискурсивными стратегиями культуры и существующими в ней механизмами текстообразования.

Тем не менее современные теоретические концепции, связанные с определением специфики нарративных текстов и функции дискурсивных практик, пока не нашли своего применения в анализе автобиографического повествования. По всей- видимости, мемуарная проза, считающаяся строго документальной и «прикладной», не представляется современным исследователям материалом, адекватным теориям текста. Но именно в связи с ними выявляется самая серьезная проблема в понимании мемуаров, являющаяся даже своеобразным теоретико-методологическим казусом. Это так и не сформированное, несмотря на нарративную природу автобиографических текстов, отношение к двум дискурсивным уровням, характерным для любого повествования: референтному и коммуникативному (см. об этом: Саморукова 2002, Тюпа 2002, Genette 1980, Lejeime 200J). Чаще всего в мемуарах видят только уровень референтный, то есть рассказ об истории жизни или о каких-то реальных происшествиях. Внимание к этому уровню настолько велико, что им, по сути, и исчерпывается содержание текстов, а сами тексты обретают характер «документа». При этом организация рассказа об истории или историях, структурированная Я- повествованием, то есть собственно коммуникативное событие нарратива (дискурс по поводу истории, случая и т. д.), остается вне поля зрения при интерпретации мемуарного текста. Как справедливо отмечают некоторые исследователи жанра, мемуары «стали кладовой для историка, который время от времени прихватывал оттуда то факт, то черты быта, то какое-нибудь суждение, сами же они предметом исследования не стали» [Чайковская 1980: 209]. И различные научно-филологические школы, «не уделяя внимания мемуарам как самостоятельному жанру <.>, рассматривали их в качестве историко-культурных и прочих источников» [Шкляева 2002: 3].

Действительно, исследования автобиографических текстов (например, классические работы К. И. Чуковского о «Воспоминаниях» А. Панаевой-Головачевой), многочисленные вступительные статьи, предваряющие публикацию мемуаров, отличаются именно тем, что рассматривают их как исключительно документально-исторический источник сведений о достоверных и конкретных биографических и исторических фактах. Введенные русскими формалистами в научный обиход понятия «литературного быта» и «литературного факта» лишь отчасти изменили общее состояние проблемы. ■ Показательно в этом плане отношение исследователей к «Запискам» Е. Р. Дашковой. Например, М. М. Сафонов считает, что этот текст - «важнейший источник биографических сведений» об авторе и содержит «ценный материал для того, чтобы составить представление о ее личности, нарисовать психологический портрет» [Сафонов 1996: 14]. И действительно «Записки» Дашковой, которым посвящен целый ряд работ, рассматриваются только в этой перспективе, о чем свидетельствует, например, и солидный научный сборник «Екатерина Романовна Дашкова. Исследования и материалы» (СПб., 1996).

Аналогичное отношение к мемуарам различных эпох высказывают и другие ученые-филологи и историки: общим местом современных гуманитарных наук стал рассказ о той или иной личности, о тех или иных событиях только на основе материалов, содержащихся в воспоминаниях или дневниках. Это, например, сведения и факты биографии А. С. Пушкина, М. И. Глинки и их современников, почерпнутые в «Воспоминаниях» А. П. Керн и ставшие общеизвестными. Они никогда не подвергаются сомнениям и активно используются в научных работах и концепциях. Однако внимательный анализ текста позволяет увидеть наличие в нем особых моментов. Е. JI. Шкляева рассмотрела эти «Воспоминания» как текст, подверженный «вторичному моделированию» и показала, как влияют на текст «литературные модели» даже в описаниях, казалось бы, сугубо конкретных и реальных фактов. Керн, считает исследовательница, «мифологизирует тех, о ком вспоминает, переводит из реального плана <.> в план художественный». Например, «облик Глинки воссоздан <.> по ассоциации с пушкинским персонажем из "Египетских ночей", или во всяком случае под его впечатлением» [Шкляева 2000: 143, 139]. Отмечает исследовательница и другие литературные мотивы и образы в «Воспоминаниях» Керн, которая в угоду литературным сюжетам идет осознанно или неосознанно даже на искажение подлинных событий. Так, мемуаристка пишет, что Глинку отпевали в той же церкви, что и Пушкина, и она плакала на одном и том же месте. Однако Глинку отпевали в Александро-Невской лавре, и «"одно то же место" они занимали только в душе и памяти мемуаристки», а не в реальности [Шкляева 2000: 142-143]. О нарративной сложности автобиографического жанра говорят в своих исследованиях и другие авторы. Так, «автобиография, - по замечанию Б. В. Дубина, - воплощение самостоятельности и осознанной позиции индивида, его гражданской, политической, моральной зрелости, его эстетической ответственности. Это форма крайне сложная, даже изощренная, почему она и появляется в истории культуры так поздно, фактически одновременно с тем, как в литературной жизни кристаллизуется полноценная фигура автора» [Дубин 2000: 110].

Действительно, мемуары и дневники - это тексты, устроенные и построенные более сложно, чем принято считать. С точки зрения Ю. Н. Тынянова, в одной системе они могут быть фактом литературы, а в другой - внелитературным явлением. Ученый, проявляя особое внимание к такого рода «документальным» текстам в культуре, подчеркивал, например, «огромное значение в литературной эволюции <.> эпистолярной литературы XIX века», а ее «статическое обособление», по его мнению, «вовсе не открывает пути к литературной личности автора и только неправдоподобно подсовывает вместо понятия литературной эволюции и литературного генезиса понятия психологического генезиса» {Тынянов 1993: 124-126]. Для Ю. Н. Тынянова письмо XV11I века - явление особого рода: когда-то «бывшее документом» со временем оно «становится литературным фактом» [Тынянов 1993: 130-132]. Точка зрения Ю.Н.Тынянова вполне применима и к характеристике другого типа текста - мемуаров и автобиографий, функционально аналогичных жанру письма.

Двойственность определения мемуарного жанра и его границ видели и другие представители русской формальной школы. Например, JL Я. Гинзбург рассматривала мемуары и как безусловный факт литературы и как феномен того, что формалисты называли «бытом». В ее работах можно встретить довольно условную дифференциацию мемуарных жанров, которые в авторской концепции названы «промежуточной прозой»:

Мемуары, автобиографии, исповеди - это уже почти всегда литература, предполагающая читателей в будущем или настоящем, своего рода сюжетное построение образа действительности и образа человека; тогда как письма или дневники закрепляют еще не предрешенный процесс, процесс жизни с еще неизвестной развязкой. Динамика поступательная сменяется динамикой ретроспективной. Мемуарные жанры сближаются таким образом с романом, с ним не отождествляясь» [Гинзбург 197Г. 12].

Пытаясь установить типологию «промежуточной прозы», исследовательница отмечала, что «типология мемуаров многообразна <.>. Иногда лишь самая тонкая грань отделяет автобиографию от автобиографической повести или романа» [Гинзбург 197 Г. 137]. Для J1. Я. Гинзбург в изучении мемуаров важна ориентация на подлинность и событийность, что должно отличать их от художественной автобиографической прозы. Тем не менее в своих работах Л. Я. Гинзбург так и не определила принципы такого отличия.

Более последовательно и детально типология мемуаров в их связи с генезисом жанра «романа-мемуаров» в западно-европейской литературе XVII - XVIII веков исследуется В. Д. Алташиной: . она отмечает доминирующее влияние мемуарной литературы XVIII века на создание романа как жанра и делает попытку вслед за Ф. Леженом и Ж. Женеттом рассмотреть именно художественные средства, используемые в мемуарах и автобиографиях, от хроникализации до романтизации действительности [Алташина 2007].

Однако в отношении русской мемуаристики, как пишет М. Я. Билинкис, посвятивший отдельное исследование мемуарным текстам и документальной прозе XVIII века, следует учитывать, что определение текста как мемуарного или автобиографического связывается обычно с интуитивным восприятием его как такового (главные критерии здесь - я думаю, мне так кажется) или с традицией. Отсюда естественны и неопределенность в дефинициях русской мемуаристики, которые мы обнаруживаем в разных справочниках, и весьма расплывчатое заключение о том, что мемуарная литература - ""явление, исторически складывающееся, истоки которого находятся очень далеко"» [Билинкис 1995: 11].

Как представляется, проблема в данном случае заключается все-таки не в том, чтобы, наконец, найти четкие дефиниции, границы или специфические черты мемуарной прозы1, а в том, чтобы определить и сформулировать новые принципы и подходы к пониманию ее дискурсивной и нарративной природы. Современное гуманитарное знание и появившиеся в нем новые теоретические концепции осмысления феномена «речеповедепия» в культуре позволяют определить такие принципы. Как отмечает И. П. Смирнов, сегодня «нарратология увлечена постижением той логики действий, которая в одинаковой мере релевантна и для эстетически отмеченного повествования, и для социального поведения, и для описания исторических событий» [Смирнов 2001: 226]. Если нарратология занимается постижением логики коммуникативных действий, то те категории и понятия, которые так настойчиво ищутся сегодня исследователями мемуаров, оказываются, по сути, факультативными для постижения такой логики и для понимания семантики текста: Можно сказать, что представления о том, что перед нами - жанр мемуаров или автобиографический роман -■ абсолютно не достаточно для понимания семантики текста: строгие жанровые определения не только факультативны, но и не дают никакого инструментария или «ключа» к адекватному прочтению и истолкованию текста. В этом случае более продуктивными оказываются другие основания для подхода к анализу автобиографического текста, опирающиеся на сформулированную еще М. М. Бахтиным идею о «речевых жанрах» или «речевых практиках» культуры. С этой точки зрения, определенный жанр является и определенным типом или формой «речевого общения» конкретной культурно-исторической ситуации или эпохи, то есть одной из форм системы, дискурсивных практик в общем коммуникативном пространстве культуры. Недаром А. Я. Гуревич, рассматривая монографию историка Н. 3. Дэвис

1 Подобное «решение» проблемы предлагается в ряде современных исследований, посвященных автобиографиям в широком понимании-см., например, в: Бронская 2001; Михеев 2006, Савина 2002.

Women on the Margins. Three Seventeenth-Century Lives» (1996), посвященную трем женским автобиографиям XVII века, определяет тот особый метод «культурной антропологии», согласно которому «Fiction и History решительно разграничены, и ни в коей мере не смешиваются. Таков метод, которого придерживается Дэвис и какому <.> надлежало бы следовать любому историку» [Гуревич 2005: 627].

Мемуарные тексты, таким образом, следует рассматривать как тексты, порожденные общими коммуникативными стратегиями культуры, то есть как виды речевой деятельности и тип речевой практики. При таком подходе на первый план выдвигается проблема построения данного высказывания как отдельного проявления речемыслительной деятельности человека данной эпохи2. Следовательно, самым важным и, действительно, основополагающим направлением в исследовании мемуаров оказывается не то, о^-чем ониг рассказывают, а то, как они об этом повествуют, как проявляет себя в способе рассказывания личность повествующего, обусловленная^ "своей, эпохой, и определенными ментальными установками, и характером своей «речевой деятельности»3. Эта личность не только пишущая, но и «языковая» (в терминологии Ю. Н. Караулова), обладающая не только навыками письма и стиля, но и своей «речемыслью» (в терминологии В. В. Колесова).

Но и на этом пути перед исследователем женской мемуаристики возникает ряд серьезных препятствий. Речь идет о популярном сегодня «гендерном подходе» к изучению и интерпретации литературных произведений. Сторонники «гендерного» взгляда на историю литературы склонны выделять женский дискурс и дискурс о женском в отдельную и

2 Ср., например, со сходным утверждением Б. В. Дубина о том, что биография и тире - автобиография в XV1I1 веке - «как синоним исходной полноты самореализации становится в конечном счете микромоделыо культуры, понимаемой в духе кантовского Просвещения» [Дубин 2001: 104].

3 Следует отметить, что отчасти решение проблемы описания автобиографии как речевого жанра (с позиций коммуникатологии и нарратологии) представлено в учебном пособии Николиной II. Л. «Поэтика русской автобиографической прозы» [Нжолина 2002]. Более подробно о проблемах исследования автобиографической литературы в современном литературоведении см, в: [Гречаиая 2003]. специфическую область, отличную от общего историко-литературного процесса (см. об этом, например: Савкина 2007; Розенхольм 1995: 151). В работах исследователей, активно занимающихся женским дискурсом, оформился и особый тендерный подход к текстам со своими методологическими принципами, которые зачастую противопоставляются традиционным литературоведческим. Такая спецификация представляется несколько надуманной, поскольку развитие культуры и ее речевых практик подчинено общим механизмам словотворчества. Женское письмо в этом случае является одним из закономерно обусловленных типов общего речевого потока культуры. Конечно, оно имеет свои отличительные признаки и характеристики, но именно эти отличия и ставят перед заинтересованным исследователем вопросы о том, как женские тексты участвовали в историко-литературном процессе, что привнесли в него, чему способствовали^ от чего отказались. И, поскольку женщины выразили себя в повествовательном слове, при любых подходах к изучению феномена женского- игнорировать предложенный самими авторами способ автопрезентации - литературный текст, невозможно и не нужно. л".-а.

Существует еще одна, актуальная именно для исследователя текстов XVIII века, проблема. Это - отсутствие общепризнанной концептуализации специфики бытования текста в русской культуре второй половины XVIII века. Сложность решения этой проблемы состоит в том, что пока обобщающих работ по русскому XVIII веку очень мало, хотя о специфике этой культурной эпохи, ее многогранности и актуальности дальнейших углубленных и всесторонних научных разысканий уже не раз говорили авторитетные специалисты (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, В. Н. Топоров, В: М. Живов, A. J1. Зорин, О. М. Гончарова- и др.). К тому же, для отечественного литературоведения в целом характерно «пренебрежение» прозой и мемуарами XVIII века. Как отмечает М. Я. Билинкис, нетрудно заметить, что в исследованиях о русской литературе XVIII века прозаическим произведениям традиционно отводилось и отводится второстепенное место.

Чаще всего им посвящаются отдельные статьи или узко специальные диссертационные сочинения. Современные монографии, главным героем которых станович ся проза первой половины XVIII столетия, выпускаются по преимуществу за пределами России. Однако и в них прозаические жанры возникают как некая экзотика, комментирующая процессы па "магистральной линии" - в русской поэзии этого периода» [Бняинкис 1995: 3]."

Действительно, русская проза XVIII века, несмотря" на наличие целого ряда интересных работ (Ю. М. Лотмана, В. Н. Топорова, Т. Е. Автухович, М. Я. Билинкиса, М. В. Иванова, Ф. 3. Кануновой, Н. Д. Кочетковой, Г. Н. Моисеевой, Е. А. Суркова,), изучена пока не в той мере, которая могла бы обеспечить достоверное и полное описание общих ее характеристик, особенностей и путей развития. Причиной этого являются прежде всего те историко-литературные схемы, сквозь которые принято рассматривать литературу XVIII столетия в целом. О догматическом характере таких схем, об их несоответствии реальному положению дел уже не раз говорили авторитетные ученые, но исключительный интерес и привязанность к «магистральным» линиям литературы определяют и современные представления о русском XVIII веке. Однако эти, уже не раз и основательно описанные «магистральные» линии, связанные в основном с развитием поэзии (классицизм - сентиментализм - предромантизм), практически не затрагивают таких текстовых потоков русской культуры второй половины XVIII века, как мемуары и автобиографические записки, несмотря на то что «XVIII век предстает периодом утверждения мемуарного жанра» [Хренов, Соколов 2001:329].

Особенно невнимательна современная наука к женским мемуарам этой эпохи. Показательно, что даже в специальном исследовании М. Я. Билинкиса речь идет только о мужских мемуарах, которые.оказываются примечательными именно потому, что их авторы активно участвовали в государственной деятельности или были офицерами русской армии, а потому оставили много интересных свидетельств о своем времени. Рядом с такими текстами и в соседстве с вершинными явлениями русской словесности XVIII века женское письмо представляется явлением факультативным, спонтанным и единичным.

Таким образом, можно говорить о том, что научная традиция, исследующая специфическое женское творчество и тексты, созданные женщинами-авторами XVIII века, пока находится в России на стадии становления. Актуальны для современной науки и поиски обоснованных теоретико-методологических стратегий изучения женских мемуарных текстов. Существующая система подходов к анализу и интерпретации мемуаров в целом позволила создать ряд историко-литературных описаний и классификаций, расширивших наши представления о текстовой специфике русской культуры и литературы. Но нельзя не видеть, что эти описания, исчерпав возможности, предоставленные исследователю уже освоенными аналитическими методами, не позволяют литературоведческой мысли развиваться дальше. Очевидно, что теперь необходимо, идти не только к дальнейшей систематизации мемуарной прозы, к поискам новых источников и обнаружению новых текстов, но прежде всего - к углубленному осмыслению своеобразия автобиографического повествования, его сущности как особого культурного феномена, имеющего и воплощающего свои дискурсивные задачи. Особенно это касается именно женских мемуаров и текстов отдаленных эпох, например русского XVIII века.

Проблема в данном случае состоит и в том, что общепринятая система оценок, по сути, не учитывает в подходах к мемуарам целого-ряда значимых и существенных факторов: таких, например, как специфика культурно-исторической реальности. Ведь для каждой культурной эпохи показательна своя четкая и строгая система «координат», моделирующая в сознании современников семантику той категориальной матрицы, сквозь которую воспринимается, понимается и, главное - создается какой-то тип текста. Каждая культурная эпоха диктует и свои правила оценки личности человека, которая и становится главным предметом авторской рефлексии в Я- повествовании. Следовательно, в исследовании мемуарных текстов XVIII века одной из самых значимых методологических установок должно быть особое внимание к культурному и историко-литературному контексту этой эпохи, к специфике общего дискурсивного пространства и коммуникативными стратегиями культуры данного времени. Другой важной характеристикой предлагаемых исследовательских стратегий является подход к мемуарному тексту как тексту нарративному, что предполагает необходимость и возможность анализа мемуаров как организованного и структурированного повествования не только с точки зрения жанровой формы, но и семантики произведения. Так, по мнению крупнейшего исследователя автобиографического жанра, Ф. Лежена, «у автобиографического жанра свои правила структурирования» [Лежен 2000]. В этом плане особого внимания заслуживает фигура Я- повествователя, поскольку именно в автобиографическом повествовании этот субъект речи обладает особой значимостью для интерпретации всего произведения в целом: 1 <

This perhaps authorizes us to organize, or at any rate to formulate, the problems of analyzing narrative discourse according to categories borrowed from the grammar of verbs, categories that I will reduce here to three basic classes of verb determinations: those dealing with temporal relations between narrative and story, which I will arrange under the heading of "tense"; those dealing with modalities (forms and degrees) of narrative "representation", and thus with the "mood" of the narrative; and finally, those dealing with the way in which the narrating itself is implicated in the narrative, narrating in the sense in which I have defined it, that is, the narrative situation or its instance, and along with that its two protagonists: the narrator and his audience, real or implied . voice»4 .

Что, вероятно, заставляет нас классифицировать или, во всяком случае, сформулировать проблемы анализа повествовагельного дискурса согласно категориям, заимствованным из грамматики глагольных форм, категориям, которые я сокращу здесь до трех основных морфологических прилшков глаголов: те, что имеют соотносятся с темпоральными отношениями между нарра!ивом и историей, я назову «временными»; что имеют дело с модальностью (форма и степень) нарративной «репрезентации», а следовательно, имеки отношение к «модальности» нарратива; и, наконец, те, благодаря которым повествование само по себе имплицировано в нарративе, то есть то, что я определяю как ситуацию повествования, собственно повествование, соединяющее две составляющие: автора и аудиторию, действительное и выдуманное, . "залог"» (здесь и далее перевод мой - О. М).

Главное внимание исследователя должно быть сосредоточено в-этом случае не на реально-историческом авторе записок или воспоминаний; а на образно-речевой организации текста, за которой и стоит фигура «говорящего» или «повествующего».

Ikw ^"Опыт современных гуманитарных наук, таким образом, определяет новые возможности и исследовательские стратегии в изучении автобиографических текстов, особенно - женских текстов XVIII века, которые пока не привлекали к себе пристально внимания. Необходимость тйКого исследования, настоятельно ощущаемая сегодня, определяет актуальность диссертационной работы. Основной ее целью является изучение женских мемуаров второй половины XVIII - начала XIX века как культурного феномена, порожденного своим временем и определенного своеобразием его дискурсивных практик и текстообразующих механизмов. Щавйый предмет исследования - специфика текстовой организации женских мемуаров и их роль в русской культуре второй половины XVIII - начала XIX века. Этим обусловлены и основные задачи диссертационного исследования:

1. определить теоретико-методологические основания и аналитические j-bi- стратегии изучения текста женской автобиографии второй половины

XVIII - начала XIX века;

2. выявить систему культурных и историко-литературных факторов, влиявших на интерпретацию категории женского, и основные

И^- механизмы текстообразования, формировавшие женское мемуарное письмо;

3. проанализировать конкретные, наиболее репрезентативные для мемуарной прозы второй половины XVIII - начала XIX века тексты и охарактеризовать специфику их повествовательной структуры и образно-речевой организации;

4. определить семантические параметры автобиографического женского текста.

Основным материалом для изучения являются автобиографические тексты Н. Б. Долгорукой («Своеручные записки»), А. Е. Лабзиной («Воспоминания одной благородной женщины»), Е. Р. Дашковой («Записки»), императрицы Екатерины II («Записки»), а также произведения русской и европейской литературы XVIII - XIX веков, образующие историко-литературный контекст. Выбор основного материала для исследования обусловлен тем, что, во-первых, эти четыре текста объединяют и время, и автобиографическая направленность,-но, во-вторых, они различны по своей текстовой семантике и цели, написаны женщинами разного общественного положения и известности, что позволяет получить представление о мемуарной женской прозе эпохи и основных ее тенденциях в целом. Рассмотрение этих материалов в их системном- единстве с привлечением теоретически и логически обоснованных подходов к анализу текста обеспечивает наибольшую достоверность: результатов диссертационного исследования.

Общей теоретико-методологической базой исследования является историко-литературный и типологический подходы к изучению художественного произведения в сочетании с современными методиками анализа, представленными в нарратологии и коммуникативном подходе. Особое значение для решения поставленных исследовательских задач имеют концепции М. М. Бахтина, А. Я. Гуревича, Ю. М. Лотмана, В. М. Живова, В. Н. Топорова, А. Л. Зорина, О. М. Гончаровой, В. Проскуриной, И. П. Смирнова, Ю. Н. Тынянова, В. И. Тюпы, Б. А. Успенского, И. В. Саморуковой, Ю. Н. Караулова, В. В. Колесова, связанные с разными областям гуманитарного знания (история, комму ни катология; нарратология, теория дискурса, семиотика, философия, лингвистика).

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. В XVIII столетии формируется один из феноменов новой русской культуры и словесности - женский автобиографический дискурс.

2. Женские мемуары второй половины XVIII-начала XIX века являются частью общего дискурсивного и текстового пространства культуры, поскольку используют базовые коммуникативные стратегии и механизмы, характерные для русской литературной традиции.

3. Женские автобиографические тексты - это сложно организованная повествовательная модель, ориентированная на актуальный для русской культуры второй половины XVIII-начала XIX века процесс самореализации женского и осознание женской идентичности.

4. Женский повествовательный текст строится на использовании различных речевых практик и жанровых традиций (житийный канон, философский и историософский дискурс Просвещения, масонский религиозно-мистический дискурс, светские тексты конца XVIII -начала XIX века), что позволяет рассматривать это явление как закономерно ■ включенное в историко-литературный процесс1 своего времени.

5. На уровне образно-речевой организации женского автобиографического текста выделяются два плана, существенных для его понимания: образ Л-героини и речевая структура Л-повествования. Я- героиня женского письма является моделью самоидентификации, речевая сторона текста призвана интерпретировать такую модель как идеальную.

6. Организованные общими механизмами текстопорождения женские мемуары второй половины XVIII - начала XIX века имеют типологически сходные черты. Авторская индивидуальность и специфика высказывания проявляют себя на уровне семантики: женская идеальность может представать в текстах эпохи в образах агиографической героини, мистической женственности, универсальной женской личности или женщины в истории.

Поставленные по отношению к женскому автобиографическому дискурсу цели и задачи исследования, которые в своем комплексном виде никогда не применялись в качестве исследовательских стратегий, определяют научную новизну диссертационного исследования. В научной традиции принято рассматривать автобиографический текст как подлинное свидетельство происходящего, своего рода исторический документ, источник знания о той эпохе, в которую он был написан. Женские мемуары XVITT века как специфически организованные повествовательные тексты, имеющие свою особую образно-речевую структуру и семантику, связанные с общими культурными закономерностями эпохи и историко-литературным контекстом, до сих пор не были предметом научного литературоведческого исследования.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что в нем были теоретически обоснованы новые стратегии в изучении автобиографического дискурса; использованы теоретические дефиниции, существенно меняющие подход к мемуарной литературе* в целом, и к женскому автобиографическому письму в частности; охарактеризованы основные теоретико-методологические подходы к анализу.женских автобиографических текстов, особенностей их поэтики, семантики и нарративной структуры. Одновременно в диссертационном исследовании обосновывается необходимость признания женской автобиографии объектом научной историко-литературной рефлексии, связанной с такой сферой современного гуманитарного знания как историческая антропология.

Научно-практическая значимость диссертации. Результаты и материалы исследования могут быть использованы для включения в учебно-методический комплекс по изучению русской литературы и художественной прозы XVIII века, в построении курсов истории литературы, спецкурсов, а также при подготовке к изданию и комментировании текстов женских мемуаров второй половины XVIII - начала XIX века.

Апробация работы. Материалы и результаты диссертационного исследования в виде докладов были представлены на научных конференциях и научно-практических семинарах: международной конференции «Идеология и риторика» (Санкт-Петербург, 2002); международной конференции «Восток-Запад» (Волгоград, 2004), IV межвузовской конференции молодых исследователей «Гендерные отношения в современном обществе: глобальное и локальное» (Санкт-Петербург, 2004); международной конференции «Коды русской классики. Проблемы обнаружения, считывания и актуализации» (Самара, 2005); V межвузовской конференции молодых исследователей по тендерным проблемам «Гендерные практики: традиции и инновации» (Санкт-Петербург, 2005); межвузовской конференции, посвященной 75-летию проф. В. А. Западова, «Проблемы и перспективы изучения русской литературы XVIII века» (Санкт-Петербург, 2005); международной конференции «Духовность в русской литературе XVIII века», (ИМЛИ РАН, Москва, 2005); межвузовской конференции «Герценовские чтения» (Санкт-Петербург, 2005); научно-теоретическом семинаре «Теоретические аспекты повседневности» в рамках международной конференции «Повседневность как текст культуры» (Киров, 2005); международном семинаре по психологии семьи (Санкт-Петербург, 2006), VIII международной конференции -молодых филологов (Таллинн, 2006); межвузовской конференции «Герценовские чтения» (Санкт-Петербург, 2007).

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Мамаева, Ольга Владимировна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Русский XVIII век - это время государственных реформ и культурных инновационных преобразований, создавших не только «новую Россию», но и новую русскую личность. Обусловленные спецификой эпохи активные поиски национальной идентичности способствуют оформлению «личности» в новом ее статусе - «исторического» и вместе с тем «антропологического» бытия, и порождают новые типы дискурса, необходимые для проявления и осуществления русской личности. Становлению личностной индивидуальности сопутствует обязательное формирование новых механизмов, позволяющих личности «сказать» о себе, вербализовать себя, сделать себя «предметом» рефлексии - поставить себя в центр новой истории и нового времени. Одним из таких способов заявить о себе стало автобиографическое письмо, особая «личностная» форма выражения, складывавшаяся из разнообразных дискурсивных практик и кодов. Неслучайно XVIII век и становится временем расцвета мемуарного жанра.

При этом уникальность культурной ситуации эпохи заключается не только в оформлении индивидуальности в общем антропософском смысле. Именно в это время, резко менявшее стереотипы мышления и ментальные установки, актуализуется осмысление категории женского в ее отношении к мужскому и ко всему смысловому пространству национальной культуры и бытия в целом. Одновременно возникает представление и.о реальной женской личности и необходимость ее дискурсивного обозначения. Получив свой статус в культуре, женщина получает и возможности самоидентификации: вербальной самореализации и вербализации, правом на творчество, независимо от того, какую ступень в общественной иерархии она занимает. Монахиня, путешественница, президент Академии наук, благородная женщина или императрица - все они ощущают себя частью истории, государственной и/или личной, осуществляют себя субъектом и объектом повествования, «истории» о себе.

Главной проблемой дикурсивного осуществления женской личности и женской идентичности, была проблема организации текста Я- повествования. И хотя эта проблема была значимой для всей русской дискурсии XVIII века, тяготевшей к инновационным текстовым моделям, для женского творчества она была особенно актуальна, поскольку русская культура* не имела опыта светского женского письма и автобиографии. Русские мемуаристки второй половины XVIII - начала XIX века в поисках своего «текста» включаются в общий литературный процесс, используя базовые коммуникативные стратегии и механизмы, характерные для этого времени в целом.

Являясь частью общего текстового пространства культуры, женские автобиографические тексты представляют собой сложно организованные повествовательные модели, призванные изобразить женскую автомодель и сами принципы автомоделирования. Такой повествовательный текст строится на использовании различных речевых практик и жанровых традиций, что также позволяет считать женские мемуары закономерным и обусловленным явлением русского историко-литературного процесса. Как и другие тексты эпохи, женское письмо, безусловно, было связано с национальной традицией изображения идеальной личности или ее самореализации. Это прежде всего такие значимые для русского сознания текстовые образования как религиозно-учительные произведения (жития и апокрифы, сказания и летописные- легенды), в которых иногда объектом изображения могла быть и женщина. Другим ориентиром для организации автобиографического женского повествования стали популярные в новой культурной парадигме философский и историософский дискурс Просвещения, масонский религиозно-мистический дискурс, светские тексты XVIII века. Эти текстовые модели не только давали возможности для идеализации женского, но и включали женскую героиню в пространство современной культуры.

Именно поэтому каждая женская история о себе, рассказанная разными авторами - Долгорукой, Лабзиной, Дашковой и Екатериной II - представляет собой сложный конструкт, обладающий особенной внутренней структурой. Организованные общими механизмами текстопорождения женские мемуары второй половины XVIII - начала XIX века имеют типологически сходные черты: нарративная структура включает в себя центральный образ ^-героини (модель самоидентификации, использованная в-тексте) и имеет сложное образно-речевое оформление -Я- повествование (выраженная дискурсивно модель самоидентификации). Авторская индивидуальность и специфика высказывания проявляют себя на уровне семантики: женская идеальность может представать в текстах эпохи в образах агиографической героини, мистической женственности, универсальной женской личности или женщины в истории.

В каждом из рассмотренных текстов представлены индивидуальные механизмы вербализации женской личности, самореализации и самосакрализации. Несмотря на объединяющие их жанровую принадлежность и типологические сходства, обусловленные, культурно-временным контекстом, каждая из мемуаристок представляет свои принципы семантизации и интерпретации женской личности.

Н. Б. Долгорукая вписывает себя в «мужской дискурс», присваивая тексты традиционной культуры, что влияет на созданный ею идеальный женский образ. Несмотря на реальную* принадлежность к новой светской культуре, незаурядная женская личность в «Своеручных записках» изображена как типичная житийная героиня-«праведница». При помощи традиционных механизмов происходит (авто)сакрализация и самореализация личности автора, осуществляемая в самом акте ее «собственноручного» письма. «Воспоминания» А. Е. Лабзиной в своей внутренней семантике представляют собой уникальный для русской религиозно-мистической традиции женский текст, повествующий о «земных» странствиях Души-Женщины. Концептуально уровень идеализации героини в этом случае оказывается предельно высоким, несмотря на кажущуюся простоту повествования. Личность героини в «Записках» Е. Р. Дашковой не только идеализируется, но представляет собой модель универсальной женской личности. Универсализм этот проявляется в воплощении двух начал (мужского и женского), двух культурных моделей (просветительской и житийной) и в присвоении женской личностью демиургических функций/Но при этом женская личность оказывается в «Записках» именно «русской личностью», над характеристиками которой так много думали современники Дашковой и одновременно творили ее. «Записки» Екатерины II являются-уникальным многокодовым текстом, главным коммуникативным событием которого было до-создание великой истории великой императрицы государыни. Екатерина заново создавала себя в истории, интерпретируя свою,9-героиню в контексте таких сложных и новых для культуры смысловых образований как «женщина и власть» и «женщина в русской истории», которые под влиянием ее письма мыслятся и теперь как «золотой ■ "век» России.

Таким образом, женские мемуары,; воспоминания, записки второй половины XVIII - начала XIX века выразили в себе «социальную и культурную деятельность, вербализованную в высказывании» [Саморукова 2002: 4]. Женское письмо заняло важнейшую нишу в русской литературе своего времени, поскольку и было такой социально значгшой культурной I деятельностью, и, что следует подчеркнуть, особенно значимой для русской культуры рассматриваемого периода. Работа со словом, моделирование идеального женского образа в культуре Нового времени - все это сыграло огромную роль в формировании (а для исследователей - ив понимании) культурного поля второй половины XVIII - начала XIX века. Именно 1 поэтому синтагматика мемуарных текстов не может быть рассмотрена вне их коммуникативной составляющей. Автобиография в этом случае становится объектом литературоведческой рефлексии, а исследователь отвечает не на вопрос о «достоверности» текста, а на вопрос о том, как именно сделан, тот или иной текст, где та граница, которую А. Я. Еуревич обозначил как границу между «History и Fiction», каково их взаимодействие, и, наконец, каково их прямое или косвенное влияние на становление женского дискурса и на традицию его восприятия в последующей культурной парадигме.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Мамаева, Ольга Владимировна, 2008 год

1. Абрамович 1913 - Абрамович Н. Я. Женщина и мир мужской культуры. М., 1913.

2. Агеева 1999 - Агеева О. Г. «Величайший и славнейший более всех градов в свете» - град святого Петра: Петербург в русском общественном сознании начала XVIII века. СПб., 1999.

3. Адрианова-Перетц 1958 - Адрианова-Перетц В. П. Изображение «внутреннего человека» в русской литературе XI - XIV веков // Вопросы изучения русской литературы XI-XX веков. М.;Л., 1958. С. 15-24.

4. Алташина 2007 - Алташина В. Д. Роман-мемуары во французской литературе XVIII века: генезис и поэтика. Автореферат дис. . д. филол. наук. СПб., 2007.

5. Анисимов 1990 - Анисимов Е. В. «Записки» Екатерины II: силлогизмы и реальность // Записки императрицы Екатерины II. Репринтное воспроизведение издания А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Лондон, 1859. М., 1990. С. 5-18.

6. Анисимов 1991 - Анисимов Е. В. Путники, прошедшие раньше нас // Безвременье и временщики. Воспоминания об «Эпохе дворцовых переворотов» (1720-е- 1760-е годы). Л., 1991.

7. Анисимов 1992 - Анисимов Е. В. Слово и дело русской женщины // Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. СПб., 1992. С. 103-130.

8. Анисимов 1998 - Анисимов Е. В. Женщины на российском престоле. СПб., 1998.

9. Анисимов 2001 - Анисимов Е. В. Петр III Федорович // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия: В 3 т. Т. 1. Осьмнадцатое столетие: В 2 кн. Кн. 2. СПб., 2001. С. 124-125.

10. Артемьева 2005 - Артемьева Т. В. От славного прошлого к светлому будущему. СПб., 2005.

11. Бабаева 2001 - Бабаева А. В. Формы поведения в русской культуре (IX XIX века). СПб., 2001.

12. Барское 1915 - БарсковЯ. Л. Переписка московских масонов XVIII века. Пг., 1915.

13. Барское 1917 - Барсков Я. Л. Письма А. М. Кутузова // Русский исторический журнал. 1917. Кн. 1-2. С. 131-140.

14. Баткин 1990 - Баткин Л. И. Письма Элоизы к Абеляру: Личное чувство и его культурное опосредование // Человек и культура. М., 1990. С.126-163.

15. Батлер 1999 - Батлер Д. Случайные основания: феминизм и вопрос о «постмодернизме» // Тендерные исследования. 1999. № 3. С. 89-108.

16. Бахмутский 1974 - Бахмутский В. Французские моралисты // Ларошфуко Ф. Максимы. Паскаль Б. Мысли. Лабрюейр| Ж. Характеры. М., 1974. С. 5-28.

17. Бахтин 1979 - Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

18. Бахтин 1986 - Бахтин М. М. Проблема речевых жанров //

19. Бахтин М. М. Литературно-критические статьи. М., 1986. С. 428^472.

20. Белецкий 1923 - Белецкий А. И. Тургенев и русские писательницы 1830-1860-х годов // Творческий путь Тургенева. Пг., 1923. С. 135-166.

21. Белинский 1953 (1) - Белинский В. Г. Жертва.! Литературный эскиз. Сочинение г-жи Монборн // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 1. М.; Л., 1953. С. 223-225.

22. Белинский 1953 - Белинский В. Г. Сочинения Александрова // Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 3. М.; Л., 1953.С. 148-157.

23. Белинский 1954 - Белинский В. Г. Стихотворения графини

24. Е. Ростопчиной // Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. Т. 5. ML; JL, 1954. С. 456-461.

25. Беме 1994 - БемеЯ. Christosophia, или Путь ко Христу. СПб., 1994.

26. Берман 1982 - Берман Б. И. Читатель жития (агиографический канон русского средневековья и традиции его восприятия) // Художественный язык Средневековья. М.,1982. С. 159-183.

27. Бессмертный 1982 - Бессмертный Ю. Л. Мир глазами знатной женщины IX века. (К изучению мировосприятия каролингской знати) // Художественный язык Средневековья. М., 1982. С. 83-107.

28. Билинкис 1995 - Билинкис М. Я. Русская проза XVIII века: Документальные жанры. Повесть. Роман. СПб., 1995.

29. Бокова 1996 - БоковаВ. М. Три женщины // История жизни» благородной женщины. М., 1996. С. 5-12.

30. Болотов 1993 - Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков: В 3 т. М., 1993.

31. Бронская 2001 - Бронская Л. И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья первой половины XX века (И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, М. А. Осоргин). Ставрополь, 2001.

32. Буслаев 1990 - Буслаев Ф. И. О литературе: Исследования.1. Статьи. М., 1990.

33. Бычков 1991 - Бычков В. В. Малая история Византиискггой эстетики. Киев, 1991.

34. Вачева - ВачеваА. «Не судите обо мне как о ДРУ^ет-юс женщинах.» Мемуары Екатерины 11 и «Письма мисс Фани Батлер>^>жи Риккобони // Новое литературное обозрение. 2006. №80.http://magazines.russ.ru/nlo/2006/80/va8.html

35. Вяземский 1877 - Вяземский П. А. Московское семейс2гтВо старого быта. М., 1877.

36. Герцен 1992 - Герцен А. И. Княгиня Екатерина Романс^мвна Дашкова // Россия XVIII века в изданиях Вольной русской типогра<^)ИИ А. И. Герцена и Н. П. Огарева: Справочный том к «Запискам» Е. Р. Дашковой, Екатерины II, И. В. Лопухина. М., 1992. С. 16-73.

37. Гиллельсон 1974 - Гиллельсон М. И. Пушкин и «Запию^ки»

38. Дашковой // Прометей 1974. Т. X. М., 1974. С. 137-144. "f %

39. Гинзбург 1971 - Гинзбург Л. Я. О психологической прозеь jj 1971.

40. Гинзбург 1999 - Гинзбург Л. Я. Записные книжки. М.,1999.

41. Глинка 1996 - Глинка С. Н. Записки // «Золотой век» Екате^зины Великой: Воспоминания. М., 1996. С. 17-165.

42. Головина 1996- Головина В. Н. Мемуары графини Головх^ц-юй урожденной графини Голицыной // История жизни благородщ0£| женщины. М., 1996. С. 89-332.

43. Гончарова 1996 - Гончарова О. М. Херасков и масонская религиозность // Wiener Slawistischer Almanach. Sbd.-. 41. Wien, С 5-24.

44. Гончарова 1997 - Гончарова О. М. «Греческий текст» в РЗ^оской культуре // Культура и текст. Вып.1. Литературоведение. Часть 1 Материалы международной научной конференции. СПб.; Барнаул 1997. С.94-100.

45. Гончарова 1999 - Гончарова О. М. Утопия «чистоты» в русской культуре // Studia Literaria Polono-Slavica. 1999. V. 4. Warzawa, С. 8393.

46. Гончарова 2002 - Гончарова О. М. Эстетические модели женской идеальности в русской культуре XVIII века // Язык. Тендер. Традиция. СПб., 2002. С. 38-46.

47. Гончарова 2004 - Гончарова О. М. Власть традиции и «Новая Россия» в литературном сознании второй половины XVIII века: Монография. СПб., 2004.

48. Гончарова 2004а - Гончарова О. М. Национальная традиция и

49. Новая Россия». Дисс. . д. филол. наук. СПб., 2004.

50. Гончарова 20046 - Гончарова О. М. Страх и воля к власти в культурной биографии Екатерины II // Языки страха: мужские и женские стратегии поведения. СПб., 2004. С. 55-61.

51. Гончарова 2006 - Гончарова О. М. Историческая память и опыт истории в концепции Н. М. Карамзина // Карамзин и время. Томск, 2006. С. 92-104.

52. Гордин 1999 - Гордин Я. А. Мистики и охранители. Дело о масонском заговоре. СПб., 1999.

53. Гордин 2004 - Гордин Я. А. Екатерининский век: панорама столичной жизни Кн.1. СПб., 2004.

54. Гречаная 2003 - Гречаная Е. П. Автобиографизм русской прозы. Обзор книг // Новое литературное обозрение. 2003. № 63. С. 342-345.

55. Гулыга 1980 - Гулыга А. Искусство истории. М., 1980.

56. Гуревич 2005 - Гуревич А. Я. История - нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика: Статьи разных лет. М., 2005.

57. Дашкова 2001 - Дашкова Е. Записки: 1743-1810. Калининград, 2001.

58. Дашкова 1996 - Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996.

59. Демин 1998 - Демин А. С. О художественности древнерусской литературы. М., 1998.

60. Долгорукая 1992 - Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. СПб., 1992.

61. Доронина 2004 - Доронина М. В. Культура повседневности русской разночинной интеллигенции во второй половине XIX века: соотношение «идеального» и «реального». Дисс. . канд. ист. наук. М., 2004.

62. Дубин 2000 - Дубин Б. В. Как сделано литературное «Я». Вступление // Ф. Лежен В защиту автобиографии. Эссе разных лет // Иностранная литература. 2000. №4. С. 110-111.

63. Дубин 2001 - Дубин Б. В. Биография. Репутация. Анкета (о формах интеграции опыта в письменной культуре) // Б. В. Дубин. Слово-письмо-литература. Очерки по социологии современной культуры. М., 2001. С. 98 119.

64. Елизаветина 1982 - Елизаветина Г. Г. Становление жанров автобиографии и мемуаров // Русский и западноевропейский классицизм: Проза. М., 1982. С. 235-263

65. Екатерина 2003 - Екатерина II, имп. Записки имп. Екатерины II // Екатерина И, имп. О величии России. М., 2003. С. 479-714.

66. Еремеев 2003 - Еремеев Я. М. Нарративное Я в русской автобиографии XVII начала XX веков. Автореферат дис. . канд. псих. наук. Ростов-на-Дону, 2003.

67. Жаравина 1996 - ЖаравинаЛ. В. Философско-религиозная проблематика в русской литературе 1830-40-х годов: А.С.Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. В. Гоголь. Дисс. . д. филол. наук. Волгоград, 1996.

68. Жеребкина - Жеребкина. И. А. Современная феминистская литературная критика. - http://www.owl.ru/library/004t.htm.

69. Жеребкина 2000 - ЖеребкинаИ. А. «Прочти мое желание.»: Постмодернизм. Психоанализ. Феминизм. М., 2000.

70. Живов 1994 - Живов В. М. Святость: Краткий словарь агиографических терминов. М., 1994.

71. Живов 1996 - Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996.

72. Живов 1996а - Живов В. М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I // Из истории русской культуры. Т.З. М., 1996. С. 528-583.

73. Живов 1996b - Живов В. М. Государственный миф в эпоху просвещения и его разрушение в России конца XVIII века // Из истории русской культуры. Т. 4. М., 1996. С. 657-684.

74. Живов 1997 - Живов В. М. Первые русские литературные биографии как социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С. 24-83.

75. Живов 2002 - Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М., 2002.

76. Живов, Успенский 1994 - Живов В. М., Успенский Б. А. Царь и Бог: Семиотические аспекты сакрализации монарха в- России // Б.А.Успенский Избранные труды. Т.1: Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994. С. 110-218.

77. Жизнеописания 1992 - Жизнеописания достопамятных людей земли Русской (X XX вв.). М., 1992.

78. Житие Аввакума 1991 - Житие Аввакума и другие его сочинения. М., 1991.

79. Забелин 1992 - Забелин И. Духовная дочь Аввакума // Памятники Отечества. 1992. № 28. С. 13-19.

80. Задонский 2000 - Тихон Задонский, св. Сокровище духовное, от мира собираемое. М., 2000.

81. Звезда волхвов 1994 - Звезда волхвов: Поэтические, гностические, апокрифические тексты христианства. Новочеркасск, 1994.

82. Зорин 1997 - Зорин A. JI. Русская ода конца 1760-х - начала 1770-х годов, Вольтер и «греческий проект» Екатерины IT // Новое литературное обозрение. 1997. №24. С. 5-29.

83. Зорин 2001 - Зорин A. JI. Кормя двуглавого орла. Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII - первой трети XIX века. М., 2001.

84. Иезуитова 1973 - Иезуитова Р. В. Светская повесть // Русскаяtповесть XIX века: История и проблематика жанра. Л., 1973. С. 169199.

85. Исюолъ 2001 - Искюль С. Н. Роковые годы России. Год 1762: Документальная хроника. СПб., 2001.

86. История дореволюционной России 1976 - История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях. Аннотированный указатель книг и публикаций в журналах. Т. 1. XV-XVIII века. М., 1976.

87. Исупов 2000 - Исупов К. Г. Диалог столиц в историческом движении //Москва Петербург: Pro et contra. СПб., 2000. С. 6-78.

88. Казакова 1995 - Казакова И. Критика и публицистика конца XIX-начала XX веков о творчестве русских писательниц // Преображение: Русский феминистский журнал. 1995. № 3. С. 63-70.

89. Каменский 1992 - Каменский А. Б. Под сенью Екатерины.: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992.

90. Каменский 1999 - Каменский А. Б. Российская империя в XVIIIвеке: Традиции и модернизация. М., 1999.

91. Каменский 2002 - Каменский А. Б. Наталья Долгорукая // Знание -сила. 2002. №1. С. 114-120.

92. Карамзин 1988 - Карамзин Н. М. Записки старого московского жителя: Избранная проза. М., 1988.

93. Карамзин 1991 - Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991.

94. Клименкова 1996 - КлименковаТ. Женщина как феномен культуры: взгляд из России. М., 1996.

95. Ключевский 1958 - Ключевский В. О. Сочинения: В 8 т. М., 1958.

96. Коломинов, Файнштейн 1986 - Коломинов В. В., Файнштейн М. Ш. Храм муз словесных (Из истории Российской Академии). Л., 1986.

97. Круглое 1996 - Круглов В. М. Из истории морально-этической " лексики: Благородная гордость // Международная конференция «Екатерина Великая: эпоха российской истории»: Тезисы докладов. Санкт-Петербург, 26-29 августа 1996 г. СПб., 1996. С. 76-77.

98. Лабзина 1996 - Лабзина А. Е. Воспоминания. Описание жизни одной благородной женщины // История жизни одной благородной женщины. М., 1996. С.13-89.

99. Ларошфуко 1974 - Ларошфуко Ф. Максимы // Ларошфуко Ф. Максимы, Паскаль Б. Мысли. Лабрюейр Ж. Характеры. М., 1974. С. 31-108.

100. Ледковская 1998 - Ледковская М. В. Мемуары сестер Набоковых // «Ей не дано прокладывать новые пути»: Из истории женского движения в России. Вып. 2. СПб., 1998. С. 68-77.

101. Леэюен 2000 - Лежен Ф. В защиту автобиографии. Эссе разных лет // Иностранная литература. №4. 2000. С. 110-122.

102. Лихачев 1991 - Лихачев Д. С. Поэзия садов: К семантике садовопарковых стилей: Сад как текст. СПб., 1991.

103. Лозинская 1979 -Лозинская JL Я. Во главе двух академий. М., 1979.

104. Лопарее 1914 - Лопарев X. М. Греческие жития святых VIII и IX вв. 4.1. Современные жития. Пг., 1914.

105. Лопухин 1997 - Лопухин И. В. Масонские труды. М., 1997.

106. Лотман 1992 - Лотман Ю. М. Литературная биография в историко-культурном контексте. (К типологическому соотношению текста и личности автора) // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 365-378.

107. Лотман 1994 - Лотман Ю. М. Две женщины // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начала XIX века). СПб., 1994. С. 287-313. " "

108. Лотман 1994а - Лотман Ю. М. Женское образование в XVIII" -ft Vначале XIX века // Лотман Ю. М. Беседы о русской.культуре; Быт и-традиции русского дворянства (XVIII начала XIX века). СПб., 1994. С. 75-88.

109. Лотман 1996 - Лотман Ю. М. Очерки по истории русской культуры XVIII начала XIX века // Из истории русской культуры. Т. 4. М., 1996. С. 13-346.

110. Лотман 1998 - Лотман Ю. М. Отражение этики и тактики революционной борьбы в русской литературе второй половины XVIII века // Лотман Ю. М. Собр. соч. Т. 1. Русская литература и культура Просвещения. М., 1998. С. 7-44.

111. Лотман, Успенский 1984 - Лотман Ю. М. Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 525-606.

112. Лотман, Успенский 1994 - Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века)

113. Успенский Б. А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994. С. 219-253.

114. Лотман, Успенский 1996 - Лотман Ю. М., Успенский Б. А. К семиотической типологии русской культуры XVIII века // Из истории русской культуры. Т. 4. М., 1996. С. 425-445.

115. Лохина - ЛохинаТ. Культура письма в России. Частная рукопись в конце XVIII - начале XIX в. // Два века: журнал российской истории XVIII - XIX вв. - http://www. dvaveka.pp .ш/lokhina.html.

116. Мамаева 2002 -- Мамаева О. В. «Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» Н. М. Карамзина: идеальная модель и реальная практика // Вестник молодых ученых. Серия «Филологические науки». 2002. № 10 (1). С. 19-22.

117. Матич 1994 - Матич О. «Рассечение трупов» и «срывание покровов» как культурные метафоры // Новое литературное обозрение. 1994. №6. С. 139-150.

118. Матич 1995 - Матич О. Постскриптум о великом анатоме: Петр Первый и культурная метафора рассечения трупов // Новое литературное обозрение. 1995. №11. С. 180- 184.

119. Михайлов 1990 - Михайлов О. Екатерина II - императрица, писатель, мемуарист// Сочинения Екатерины II. М., 1990. С. 3-20.

120. Михеев 2006 - Михеев М. Дневник в России XIX - XX века. «Эго»-текст или «пред»-текст. М., 2006.

121. Михневич 1895 - МихневичВ. О. Русская женщина XVIII столетия: Исторические этюды. Киев, 1895.

122. Моисеева 2001 - Моисеева Г. Н. О «Записках» Е. Р. Дашковой // Дашкова Е. Записки: 1743-1810. Калининград, 2001. С. 448-476.

123. Мосалева 1999 - МосалеваГ. В. Особенности повествования: от Пушкина к Лескову: Монография. Ижевск, 1999.

124. Мыльников 1996 - Мыльников А. С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI начала XVIII. СПб., 1996.

125. Мыльников 2002 - Мыльников А. С. Петр III: Повествование в документах и версиях. М., 2002.

126. Нивьер 1996 - Нивьер А. Дашкова и французские философы Просвещения Вольтер и Дидро // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 40-54.

127. Николина 2002 - НиколинаН. А. Поэтика русской автобиографической прозы. М., 2002.

128. Новиков 1951 - Новиков Н. И. Избр. соч. М.; Л., 1951.

129. Обломиевский 1988 - Обломиевский Д. Д. Роман 10-30-х годов. Лесаж. Мариво. Прево // История всемирной литературы: В 9 т. Т. 5. М., 1988. С. 96-100.

130. Огарков 1893 - Огарков В. В.Е. Р. Дашкова: Ее жизнь и общественная деятельность. Биографический очерк. СПб., 1893.

131. Павленко - Павленко Н. И. Под скипетром Екатерины. - http://ekaterina2.bnd.ru/lib/pavlenko/pavlenko03 .shtml.

132. Павленко 2004 - Павленко Н. И. Екатерина Великая. М., 2004.

133. Панченко 2000 - Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб., 2000.

134. Панченко 1984 - Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ. Л., 1984.

135. Паперный 1996 - Паперный В. Культура Два. М., 1996.

136. Плюханова 1995 - Плюханова М. Б. Сюжеты и символы Московского царства. СПб., 1995.

137. Плюханова 1996 - Плюханова М. Б. О национальных средствах самоопределения личности: самосакрализация, самосожжение, плавание на корабле // Из истории русской культуры. Т. 3. М., 1996. С. 380-460.

138. Печерская 1999 - Печерская Т. И. Разночинцы 60-х годов: Феномен самоопределения в аспекте филологической герменевтики. Новосибирск, 1999.

139. Погосян 2001 - Погосян Е. Петр I - архитектор российской истории. СПб., 2001.

140. Пономарев 1891 - Пономарев С. И. Наши писательницы. СПб., 1891.

141. Предстательницы муз 1998 - Предстательницы муз. Русские поэтессы XVIII века. Frauen Literatur Geschichte. Bd. 9. 1998.

142. Прокопович 1765 - Прокопович Феофан. Слова и речи поучительныя, похвальныя и поздравительныя: Ч. 1-3. СПб., 1765.

143. Проскурина 2006 - Проскурина В. Ю. Мифы империи: литература и власть в эпоху Екатерины II. М., 2006.

144. Пушкарева 1991 - ПушкареваН. JI. Знаменитые россиянки. М., 1991. - http://pushkareva.narod.ru/zr/index.htm. ■> ■

145. Пушкарева 1996 - Пушкарёва Н. JL Женщины России и Европы на пороге Нового времени. М., 1996. 1

146. Пушкарева 1997 - Пушкарева Н. JL Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X - нач. XIX в.). М., 1997.

147. Пушкарёва 1999 - «А се грехи злые, смертные.»: любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.) / Под ред. Н. Л. Пушкарёвой. М., 1999.

148. Радищев 1941 -■ Радищев А. Н. Трактат о человеке, его смертности и бессмертии // Радищев А. Н. Полн. собр. соч.: В 3 т. Т. 2. М.;Л., 1941. С. 39-145.

149. Радищев 1988 - Радищев А. Н. Сочинения. М., 1998.

150. Разжаева 2001 - РазжаеваМ. В. Женская эмансипация в России: эксперименты по тендерному конструированию // Российские женщины и европейская культура. Материалы V конференции, посвященной теории и истории женского движения. СПб., 2001. С. 1831.

151. Решетова 1999 - РешетоваЛ. И. Поведенческая культура дворянской элиты в «Мемуарах» графини В. Н. Головиной // Культура и текст - 99. Пушкинский сборник. СПб.; Самара; Барнаул, 2000. С. 128-138.

152. Ржевская 1871 - Ржевская Г. И. Памятные записки. Пер. по рукописи с франц. // Русский архив. 1871. Кн. 1. вып. 1. С. 1-52.

153. Ровенская 1999 - Ровенская Т. Феномен женщины говорящей. Проблема идентификации женской прозы 80-90-х годов // Женщина и культура. 1999. № 15. - http://www.a-z.ru/women/texts/rovenskaiar.htm.

154. Розенхольм 1995 - Розенхольм А. «Свое» и «чужое» в концепции «образованная женщина» и «Пансионерка» Н. Д. Хвощинской // «Свое» и «чужое» в литературе и культуре. Тарту, 1995. С. 143-166.

155. Рондо 1991 - Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию // Безвременье и временщики: воспоминания об эпохе дворцовых переворотов (1720-1760 гг.). Л., 1991.

156. Руди 1997 - Руди Т. Р/ О композиции и топике «Жития Юлиании Лазоревской» // Труды отдела древнерусской литературы. Т. L. 1997. С.133-143.

157. Русская старина 1996 - Русская старина: Путеводитель по XVIII веку. СПб., 1996.

158. Савина 2002 - Савина Л. Н. Проблематика и поэтика автобиографических повеете о детстве второй половины XIX века

159. JI. Н. Толстой «Детство», С. Т. Аксаков «Детские годы Багрова-внука», Н. Г. Гарин-Михайловский «Детство Темы»): Монография. Волгоград, 2002.

160. Савкина 1998 - Савкина И. Л. Провинциалки русской литературы (женская проза 30-40-х годов XIX века). Wilhelmshorst, 1998. - http://www.a-z.ru/womencdl/html/savkinabook.htm.

161. Савкина 2000 - Савкина И. Л. Я и ТЫ в женском дневнике (дневники Анны Керн и Анны Олениной) // Models of Self. Russian Women"s Autobiographical Texts. Helsinki, 2000. C. 103-118.

162. Савкина 2002 - Савкина И. Л. Sui generis: мужественное и женственное в автобиографических записках Надежды Дуровой // О муже(Ы)ственности. Сборник статей. М., 2002. С. 199-223.

163. Савкина 2002а - Савкина И. Л. Идентичность и модели женственности в дневнике «приживалки» // Тендер. Язык. Культура. Коммуникация. Доклады второй международной 1 конференции. Москва, 22-23 ноября 2001 г. М., 2002. С. 274-280.

164. Савкина 2007 - Савкина И. Л. Факторы раздражения: О восприятии и обсуждении феминистской критики и тендерных исследований в русском контексте // Новое литературное обозрение. 2007. № 86. -http://magazines.russ.ru/nlo/2007/86/sal3.html.

165. Саморукова 2002 - Саморукова И. В. Дискурс - Художественное высказывание - литературное произведение. Типология и структура эстетической деятельности. Самара, 2002.

166. Сафонов 1996 - Сафонов М. М. Екатерина Малая и ее «Записки» // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 13-22.

167. Смирнов 1991 - Смирнов И. П. О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории. Wien. 1991. (Wiener Slawistischer Almanach. Sbd. 28)

168. Смирнов 2000 - Смирнов И. П. Мегаистория: К историческойтипологии культуры. М., 2000.

169. Соколовская 1991 - Соколовская Т. О. Возрождение масонства при Александре 1 // Масонство в его прошлом и настоящем: В 2 т. Т. 2. М., 1991. С. 153-202.

170. Сорокин 1998 - Сорокин Ю. А. К вопросу о политической программе Екатерины II в 1762-1768 гг. // Исторический ежегодник. Омский государственный университет, 1998. С. 5-12.

172. Справочный том 1992 - Россия XVIII века в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Справочный том к Запискам княгини Е. Р. Дашковой, Запискам императрицы Екатерины II, Запискам сенатора И. В. Лопухина. М., 1992. ^

173. Стасов 1899 - Стасов В. В. Надежда Васильевна Стасова. СПб, 1899. - http://www.a-z.ru/women/texts/stasovr.htm. ;:

174. Степанов 1988 - Степанов В. П. Екатерина II // Словарь русских писателей XVIII века. Вып. 1 (А-И). Л., 1988. С. 291-302.

175. Сухомлинов 1874 - Сухомлинов М. И. История Российской Академии. Вып. 1-8. СПб., 1874-1888.

176. Тартаковский 1991 - Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика XVIII первой половины XIX в. М., 1991.

177. Тишкин 1995 - Тишкин Г. А. женский вопрос и писательский труд на рубеже XVIII - XIX веков // Русские писательницы и литературный процесс в конце XVIII первой половине XIX века. Сб. научных статей: В 2 т. Т. 2. Wilhelmshors, 1995. С. 29-42.

178. Тургенев 1798 - Тургенев И. П. Кто может быть добрым гражданином и подданным верным? Российское сочинение. М., 1798.

179. Тургенев 2005 - Тургенев А. И. Российский двор в XVIII веке.1. СПб., 2005.

180. Тынянов 1993 - Тынянов Ю. Н. Литературный факт. М., 1993.

181. Тюпа 1995 - Тюпа В. И. Архитектоника эстетического дискурса // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. СПб., 1995. С. 209-215.

182. Тюпа 2001 - Тюпа В. И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ. М., 2001.

183. Тюпа 2002 - Тюпа В. И. Очерк современной нарратологии // Критика и семиотика. Вып. 5. Новосибирск, 2002. С. 5-31.

184. Улюра 2001 - УлюраА. А. «Женское вторжение» в русской литературе и культуре XVIII века. Киев, 2001.

185. Улюра 2002 -- Улюра А. А. Декабристки и их предшественницы: «ссыльная» женская мемуаристика // Посиделки. Информационный листок Петербургского центра тендерных проблем. 2002. №5(73). С. 6- 8.

186. Успенский 1976 - Успенский Б. A. Historia sub specie semioticae // Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 286-291.

187. Успенский 1994 - Успенский Б. А. Избранные труды. Т.1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994.

188. Успенский 2002 - Успенский Б. А. Этюды о русской истории. СПб., 2002.

189. Флоровский 1996 - ФлоровскийГ. Петербургский переворот // Из истории русской культуры. Т.4. М., 1996. С. 349^424.

190. Фонвизин 1959 - Фонвизин Д. И. Недоросль // Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. М.;Л., 1959. С. 105-178.

191. Хвостова 1907 - Хвостова А. П. Мои бредни // Русский архив, 1907. Кн. 1. Вып. 1. С. 5-48.

192. Херасков 1787 - Херасков М. М. Эпические творения Михайла Хераскова. Ч. 1-Й. М., 1787.

193. Хренов, Соколов 2001 - Хренов Н. А., Соколов К. Б. Художественная жизнь императорской России (субкультуры, картины мира, ментальность). СПб., 2001.

194. Чайковская 1980 - Чайковская О. «И в прозе глас слышен соловьин.» (Заметки о документальной литературе XVIII века) // Вопросы литературы. 1980. № 11. С. 196-213.

195. Чекунова 1996 - Чекунова А. Е. Дашкова в оценке современников и потомков // Екатерина Романовна Дашкова: Исследования и материалы. СПб., 1996. С. 55-63.

196. Черкасов 1999 - Черкасов П. П. Людовик XVI и Екатерина II (1774-1776) // Новая и* новейшая история. 1999. №5-6. - http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/HISTORY/CATALOUIS.HTM.1. V*

197. Чижова 1988 - ЧижоваИ. Б. «Души волшебное светило":.». Л., 1988.

198. Чистов 1986 - Чистов К. В. Народные традиции и фольклор: Очерк теории. Л., 1986.

199. Щепкина 2005 - Щепкина Е. Н. Из истории женской личности в России. Тверь, 2005.

200. Шкляева 2000 - Шкляева Е. Л. Воспоминания А. П. Керн о М. И. Глинке как текст культуры// Культура и текст - 99. Пушкинский сборник. СПб.; Самара; Барнаул, 2000. С. 139-144.

201. Шкляева 2002 - Шкляева Е. Л. Мемуары как «текст культуры» (Женская линия в мемуаристике XIX - XX веков: А. П. Керн, Т. А. Кузминская, Л. А. Авилова). Автореф. дисс. . канд. филол. наук. Барнаул, 2002.

202. Эйделъман 1991 - Эйдельман Н. Я. Твой восемнадцатый век. М.,

203. Юкина 2003 - ЮкинаИ. История женщин России: женское движение и феминизм. 1850-1920-е гг. Материалы к библиографии. СПб, 2003

204. Braidotti 1991 - Braidotti R. Patterns of Dissonance: A Study of Women in Contemporary Philosophy. New York, 1991.

205. Bruyere 1696-De la Bruyere J. Les characteres ou les mouers de ce siecle. Paris, chez Estienne Michallet, 1696.

206. Bury 2003 - Bury E. Preface // Lettres- portugaises tracluites en fran9ais. Librairie Gdnerale Fran9aise. Paris, 2003. P. 7-35.f

207. Genette 1980 - Genette G. Narrative Discourse. Ithaca:" " Cornell University Press, 1980.

208. Grimm 1968 - Grimm. Les ceuvres de Grimm. Т. 1. Paris, 1968.

209. Lauretis 1984 - Lauretis T. Alice Doesn"t: Feminism, Semiotics, Cinema. Bloomington, 1984.

210. Lejeune 2001 - Lejeune Ph. Vers une grammaire de l"autobiographie // Genesis. 2001. № 16. P. 9-37.

211. Ostriker 1986 - Ostriker A. S. Stealing the Language: The0

212. Emergence of Women"s Poetry mAmerica. Boston, 1986.

213. Rafalli - Rafalli B. Madame de Sevigne. - http://www.adpf.asso.fr/adpf-ubli/folio/sevigne/presentation.html.

214. Riccoboni - Riccoboni M.-J. Lettres de milady Juliette Catesby a milady Henriette Campley, son amie. - http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k89486f

215. Rousseau 1905 - Pages in6dites de J.J.Rousseau // Annales de la societe J.J. Rousseau. Geneve, 1905. P. 202-212.

216. Sevigne - Les lettres de mme de Sevigne. - http://www.ifrance.com/grandmont/preciosite/sev/sevigne.htm

217. Showalter 1977 - Showalter E. A Literature of their Own. The British Women Novelists from Bronte to Lessing. Princeton, N.J., 1977.

218. Showalter 1985 - Showalter E. Towards a Feminist Poetics // The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature and Theory. New York, 1985. P. 125-143.

219. Wilson 1982 - Wilson E. Mirror Writing: An Autobiography. London, 1982.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.

Феминистская литературная критика

Феминистская литературная критика

Ирина Жеребкина

1. Введение: понятие феминистской литературной критики

Феминистская литературная критика возникла тридцать лет назад, получив большое распространение в Западной Европе и США. Сегодня практически нет ни одного крупного американского университета, где не было бы курсов по женской/феминистской литературе и критике, а также гендерным аспектам литературного творчества.

Основной целью феминистской литературной критики является переоценка классического канона «больших» литературных текстов с точки зрения 1) женского авторства, 2) женского чтения, а также 3) так называемых женских стилей письма, В целом феминистская литературная критика философско-теоретически может быть ориентирована по-разному, но одно остается общим для всех ее разновидностей - это признание особого способа женского бытия в мире и соответствующих ему женских репрезентативных стратегий. Отсюда основное требование феминистской литературной критики о необходимости феминистского пересмотра традиционных взглядов на литературу и практики письма, а также тезис о необходимости создания социальной истории женской литературы.

Вслед за Элизабет Гросс феминистскую литературную критику можно разделить на следующие основные составляющие:

1) женская литература - акцент ставится на пол автора;

2) женское чтение - акцент ставится на восприятие читателя;

3) женское письмо - акцент ставится на стиль текста;

4) женская автобиография - акцент ставится на содержании текста.

В соответствии с этим Гросс различает также три основных вида текстов:

1) «женские тексты» - написанные женщинами-авторами;

2) «фемининные тексты» - написанные в стиле, культурно означенном как «женский»;

3) «феминистские тексты» - сознательно бросающие вызов методам, целям и задачам доминантного фаллогоцентристского/патриархатного литературного канона.

К наиболее известным методологическим работам по теории «женской литературы» относятся работы Мэри Эллманн (Думать о женщинах, 1968); Эллен Моэрс (Литературная женщина, 1976); Сандры Гилберт и Сюзан Губар (Безумная на чердаке: женщина-писательница и литературное воображаемое в XIX веке, 1979); Рэйчел ДюПлесси (Письмо и несть ему конца: нарративные стратегии в женской литературе XX века, 1985); Элейн Шоуолтер 1977); сборники Новая феминистская критика. Эссе о женщинах, литературе и теории (1985), Эти современные женщины: автобиографические эссе 20-х годов (1978) и Дочери декаданса. Женщины-писательницы на рубеже веков (1984) под редакцией Элейн Шоуолтер. К работам по методологии «женского чтения» и «женского письма» относятся работы Торил Мой (Сексуальная/текстуальная политика: феминистская литературная теория, 1985); Мэри Якобус (Читающая женщина. Эссе о феминистском критицизме, 1986), а также книга под ее редакцией Женское письмо и письмо о женщинах, 1979; Шошаны Фельман (Чего хочет женщина? Чтение и сексуальное различие, 1993), Алис Жарден ( Gynesis : Конфигурации женщины и современность, 1985); книга под редакцией Нэнси Миллер (Поэтика гендера, 1986); а также работы французских теоретиков Юлии Кристевой, Люси Иригарэ и Элен Сиксу. Что касается критерия автобиографизма, то он в равной степени характерен как для концепций «женской литературы», так и для концепций «женского чтения» и «женского письма».

2. Понятие женской литературы

1) Теоретические подходы: понятие «гинокритики»

В 1985 году в США под редакцией Элейн Шоуолтер вышла книга Новая феминистская критика, в которой были собранны ставшие классическими работы по поэтике феминизма таких авторов, как Аннет Колодны, Сандра Гилберт и Сюзан Губар, Бонни Зиммерман, Рэйчел ДюПлесси, Алисия Острайкер, Нэнси Миллер, Розалинд Ковард и др. Основная задача «женской литературы» - изучение тем и жанров литературы, созданной женщинами; изучение новых предметов - таких как психодинамика женской креативности, лингвистика и проблема женского языка, траектории индивидуального или коллективного женского авторства, история женской литературы и исследование отдельных писательниц и их произведений.

В своей знаменитой статье «К вопросу о феминистской поэтике» Элейн Шоуолтер обосновывает два основных метода анализа «женской литературы»:

1) «фемининная критика» - женское сводится к патриархатным сексуальным кодам и гендерным стереотипам мужско-сконструированной литературной истории, в основе которой лежит эксплуатация и манипуляция традиционными стереотипами женского;

2) Женско-центрированная литература: «время невинности»

Эллен Моэрс, Литературная женщина (1978) - пионерская попытка описания истории женской литературы отдельно от мужской: литературная традиция рассматривается здесь с точки зрения преемственности женского авторства и взаимного влияния женщин-писательниц друг на друга, а также женской литературно-эмоциональной текстовой коммуникации и взаимодействия. Моэрс настаивает на различных условиях формирования гендерного авторства в классической англо-американской литературе: если мужское авторство формировалось в публичном пространстве университета, мужской дружбы и публичных литературных дискуссий (Моэрс приводит пример Кольриджа и Вордсворта, окончивших Кембридж), то женщина, лишенная «возможности образования и участия в публичной жизни, изолированная в пространстве дома, ограниченная в путешествиях, болезненно ограниченная в дружбе», формируется как автор в приватном, интимном пространстве семьи и интимизированного чтения (Моэрс ссылается в данном случае на современницу Кольриджа и Вордсворта Джейн Остин). В этой ситуации женской социализации в приватном пространстве наибольшее влияние на женщин-авторов, по мнению Моэрс, оказывают другие, предшествующие им женские авторы, а не авторы-мужчины, ибо только через женское авторство они могут проводить аналогии с собственными ощущениями и переживаниями, обычно нефиксируемыми мужчинами. Можно утверждать, считает Моэрс, что в результате женская литературная традиция как бы «замещает» мужскую для женских авторов - независимо от исторического периода, национального контекста или социальных условий пишущих женщин. В целом книга может служить прекрасным первоначальным введением в тему женской литературы и феминистской литературной критики.

3) «Женский опыт» и «женская литература»: экстра-литературные критерии в литературе

Основная цель данного теоретического направления - поиск специфических «женских» средств литературной выразительности для отражения специфической женской субъективности в литературе. Одним из основных тезисов этого подхода становится тезис о важности эмпиризма и экстра-литературных параметров исследования женской литературы - другими словами, тезис о «женском опыте», отличающемся от мужского. Одним из конструктов «женского опыта» в теории литературы полагается конструкт «второстепенного авторства», так как неявно предполагается, что известные (то есть вошедшие в литературный канон женщины-писательницы) разделяют доминантные для данного этапа культуры гендерные и языковые нормы и стереотипы, интерпретируя и интернализуя патриархатные эстетические и социальные ценности (иначе они бы не вошли в канон). Наиболее полно данный подход реализован в книгах Элейн Шоуолтер: Их собственная литература: британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг (1977), Женское безумие. Женщины, безумие и английская культура, 1830- 1980 (1985), Сексуальная анархия. Гендер и культура на рубеже веков (1990)и др.

Элейн Шоуолтер, Их собственная литература: британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг (1977) - рассматривает творчество женщин-писательниц, которые считаются второстепенными с точки зрения «большого» литературного дискурса, репрезентируя маргинальную субъективность и маргинальные практики языковой выразительности, которым соответствует определенная (аффективная) топология женской субъективности.

Сандра Гилберт и Сюзан Губар, Безумная на чердаке: женщина-писательница и литературное воображаемое 19 века (1979) - классическое исследование женской литературы в феминистской литературной критике. В отличие от Шоуолтер, авторы исследуют творчество не второстепенных, но известных женщин-писательниц, таких как Джейн Остин, Мэри Шелли, Джордж Элиот и Эмили Дикинсон, хотя и в их творчестве также обнаруживают патриархатную трактовку женской литературы как патологии и сумасшествия, а также устойчивый бинаризм женского в традиционной культуре: женщина - либо чудовище и ведьма, либо ангелическая святая. Авторы доказывают, что женщины-писательницы в патриархатной культуре неизбежно попадают в ее дискурсивные ловушки, так как в любом случае вынуждены драматизировать амбивалентное разделение между двумя возможными образами женского: традиционным патриархатным образом и одновременным сопротивлением ему. Данный «разрыв», по мнению авторов, и формирует амбивалентную структуру женского авторства как структуру «сумасшествия». Другим символом «сумасшедшей» идентичности женщин-писательниц, который также используют в своем исследовании Гилберт и Губар, является символ зеркала, выражающий женское драматическое состояние разрыва: желание соответствовать мужским нормативным представлениям о женщине и одновременное желание отвергать эти нормы и представления.

Таким образом, Гилберт и Губар не только последовательно исследуют традицию женской литературы, но и проблематизируют ее, не допуская при этом маркировок «невинного историзма».

4) Проблемы и поиски новых теоретических оснований: критика концепций «женского авторства» и «женского опыта» в литературе

Уже в конце 80-х годов столь продуктивная в 70-е годы конструкция «женщина как автор текста» вызывает несколько философских проблематизаций. По словам Торил Мой, главной методологической проблемой «женской литературы» является цель создания особого, женского литературного канона в его отличии от мужского. Но ведь новый канон может быть не менее репрессивен, чем старый, вслед за Фуко предупреждает Мой, напоминая, что в теории маргинальных практик Фуко целью было избегание любого властного доминантного канона, а не построение нового. Кроме того, после провозглашенной Бартом в 1977 году «смерти автора» (текст не является выражением индивидуальной субъективности или простой репрезентацией внешней социальности, но является актом письма, материальной манипуляцией знаками, дискурсивной структурой, текстуальными элементами) невозможно говорить об авторской аутентичности вообще, а значит, невозможно установить кодировку авторства как женского авторства. Женщины-авторы могут производить мужские по стилю тексты, а женщины-антифеминистки могут производить феминистские тексты. Поэтому на смену концепциям «женской литературы» в феминистской литературной критике приходят концепции «женского чтения» и «женского письма», использующие понятие «женского» не по признаку биологического гендерного авторства, а по критерию различных сексуальных стилей текстуальных практик.

3. Понятие «женского чтения»

1) Основные положения теории «женского чтения»

Одними из ведущих в структуре женской перцепции становятся характеристики сексуальности и желания, понимаемые очень широко - как доминанта чувственности в структуре традиционной субъективности: если традиционные культурные стереотипы мужского восприятия строятся по модели жесткой и рациональной «я»-идентичности, то «женское прочтение» текстов основывается на плюральном и множественном психологическом и социальном женском телесном опыте. Концепция чтения как женского желания в феминистской критике выражена в различных литературных концепциях «женского чтения», таких как «этика чтения» Алис Жарден; «фривольное чтение» Элизабет Берг; чтение как «транс-позиция» Кэтрин Стимпсон; чтение как «гендерная маркировка» Моник Виттиг; «сверхчтение» Нэнси Миллер (как «чтение между строк», «дешифровка молчания», «заполнение брешей репрессированной экспрессии»); «восстанавливающее чтение» Сьюзан Губар и Сандры Гилберт (то есть обнаружение второстепенных женских авторов, репрезентация анонимного женского опыта и переживания); «экстатическое чтение» Джудит Феттерлей («чтение женщиной женских тестов может быть и является эротизированным чтением»).

1. Это чтение вне традиционных теоретических дискурсивных схем классической литературной теории автор-читатель-жанр-историческая эпоха, сопротивляющееся общепринятой литературной кодификации, сциентизму литературной теории и предданным параметрам андроцентристской критической традиции.

2. Это связь текстуальности и сексуальности, жанра и гендера, психосексуальной идентичности и культурной авторитетности.

3. Процесс сексуальной дифференциации в процедуре чтения должен рассматриваться прежде всего как текстуальный - то есть как процесс производства значений. Конституируя женщину как объект в момент нашего чтения, мы не только «гендерно» читаем текст, но и производим себя как женщин - через эффективность процесса идентификации.

4. Это чтение как «женское желание», то есть чтение частного, детализированного, чувственного, строящееся по принципу «часть вместо целого», которое становится видом автобиографии и неотличимо в конечном итоге от акта письма.

2) Критика теорий «женского чтения»

4. Понятие «женского письма»

1) Основные положения теории «женского письма»

Понятие «женского письма» возникает под влиянием дерридаистского понятия письма (которое он противопоставлял понятию речи) - как поиска новых форм дискурсивной/философской выразительности. По мнению Дерриды, речь воплощает собой фаллическую истину, в то время как для реальной практики письма понятие истины всегда является чем-то незначимым и вторичным, так как главное в письме - это сам опыт писания, производство графических композиций, а не то, насколько графический опыт письма соответствует ментальной истине. В результате «письмо», а также и литература объявляются феноменом, обладающим женской природой, то есть способностью избежать мужских доминант логоцентризма.

В работе Смех медузы (1972) французский философ и феминистский теоретик Элен Сиксу впервые вводит ставшее впоследствии знаменитым понятие «женского письма» (« ecriture feminine »), которое призвано освободить женщину от маскулинистского типа языка, стремящегося к единой истине, а также от сдерживающих пут логики и давления самосознания, бремя которых неизбежно присутствует в любом актуальном моменте речевой ситуации. Цель женского языка или женского письма - децентрация системы традиционных текстовых значений. В этом контексте другой известный французский философ и феминистский теоретик Люси Иригарэ вместо традиционного «фаллического символизма» в практиках письма предлагает использовать противостоящие ему технологии «вагинального символизма». Так называемый фаллический язык, по мнению Иригарэ, основывается на семантическом эффекте глагольной оппозиции иметь/не иметь и ее бесконечном повторении, в то время как противостоящий фаллическому «вагинальный символизм» способен производить не повторения, но различия как в структуре значения, так и в синтаксической структуре. Против символической структуры фаллоса как структуры «одного», символическая структура вагины выдвигает ни «одно» или «два», но «два в одном» - то есть множественность, децентрированность, диффузность, вместо отношений идентичности воплощая отношения длительности, механизм действия которых не подчиняется логическому закону непротиворечивости (в частности, женщина никогда не может дать однозначный и непротиворечивый ответ на вопрос, предпочитая бесконечно дополнить его, бесконечно двигаться в уточнениях, возвращаясь вновь и вновь к началу своей мысли и т. п.).

В то же время феминистские концепции «женского письма» отличаются от дерридаистского понятия письма. Основное отличие состоит в том, что феминистские теории письма не ограничиваются теоретическим интересом или текстуальным уровнем работы с языком, как это имеет место в теории фемининного Дерриды, а выражают в языке болезненный опыт женского подавления в культуре. Отсюда феминистская деконструкция традиционных типов дискурса (и текста) имеет не столько теоретическую, сколько практическую цель: не просто высвобождение новых текстовых/символических значений, но стремление выразить запрещенный - репрессированный - женский/ асимволический опыт, осуществляемый вне дискурса значения в традиционной культуре.

Феминистские авторы вслед за Жан-Жаком Руссо предпочитают разделять два основных типа языкового употребления: язык рациональный и язык выразительный. Женские типы языка и письма относятся к стратегиям выразительного языка - того, который ускользает за пределы языковых матриц установленных значений. Восстановить эту выразительную фемининность и стремятся феминистские авторы. В интервью «Язык, Персефона и жертвоприношение» (1985) Иригарэ использует мифологический образ Персефоны, которую ищет и не может найти мать Деметра: только эхо исчезнувшей фемининности откликается ей. Поисками фемининности называет Иригарэ поиски языка, который «говорит до речи» - некий утопический язык, который говорит «вне и помимо слов», значение которого не фиксируется в артикулированной речи.

Где же искать фемининность? И как фемининность способна выражать себя?...

1) Сиксу дает следующий ответ на эти вопросы: фемининность - это женское тело и телесные отношения с другими телами. Но что, по мнению Сиксу, скрывается под понятием «тело»? И под понятием «женское тело»? И что означает феминистский лозунг «писать тело»? Отвечая на этот вопрос, Сиксу опять отсылает нас к руссоистской концепции двух типов языка (рационального и выразительного). Только пользуясь вторым типом языка - выразительным, чувственным языком - можно обнаружить существование «тела»: чувственного образования, которое не поддается рациональному осмыслению. Мужчина всегда контролирует свои импульсы, женщина - нет. Писать текст для мужчины - значит пользоваться законченными формулировками и понятиями; писать текст для женщины - значит длить ситуацию незавершенности и бесконечности в тексте. В женском тексте нет и не может быть ни начала, ни конца; такой текст не поддается присвоению. По мнению Сиксу, категории традиционного языка мешают непосредственно воспринимать окружающий мир, накладывая на него сетку априорных понятий или определений. Такому восприятию мира, считает Сиксу, может противостоять только наивное, не отягощенное рефлексией восприятие, существующее до всяких языковых категорий - восприятие ребенка или женщины. В женском восприятии мира, так же, как и в восприятии ребенка, считает Сиксу, преобладают не категории мужского рационального мышления, но экстатическая («телесная») коммуникация с миром, которая состоит в первую очередь из ощущений цвета, запаха, вкуса. Другими словами, женская коммуникация с миром - это коммуникация физического тела с физическим миром вещей.

2) В утверждении стратегий женского языка Сиксу и Иригарэ не останавливаются на уровне употребления слов, но спускаются на более глубокий уровень грамматики. Женский язык склонен нарушать общепринятый синтаксис. Иригарэ обосновывает идею «двойного синтаксиса»: первый выражает логику рационального мышления, второй - женское подавленное бессознательное. Во втором случае языковые фигуры или образы не коррелируют с традиционной логикой.

2) Критика концепций «женского письма»

Современная критика концепций «женского письма» связана с общей критикой эссенциализма в трактовке женской субъективности - сведением структуры женской субъективности к априорной и неизменной «женской сущности». Поэтому в современной феминистской литературной критике анализ «женского письма» происходит с помощью задействования понятийного аппарата и методологии гендерной теории, способной дискурсивно отразить все многообразие и сложность перформативных, не связанных с уникальной женской «сущностью» гендерных идентификаций в современной литературе.

5. Женская автобиография как особый тип «женского опыта»

Жанр автобиографии наряду с жанрами дневников и мемуаров традиционно относится к «женским» жанрам письма в литературном каноне «большой литературы». Основная задача автобиографического женского письма, как она определяется в феминистском литературном критицизме - это задача саморепрезентации женского «я». В этом смысле традиционное понятие auto - bio graphy в феминистском литературном критицизме меняется на понятие auto - gyno - graphy - с акцептацией именно на женской специфической субъективности в автобиографическом письме.

3. Имеет место сознательное или бессознательное содержательное противопоставление своего внутреннего приватного мира миру официальной истории: в женском автобиографическом тексте зачастую невозможно определить в принципе, к какой исторической эпохе он принадлежит. Данный отказ или вызов официальной истории - через репрезентацию тем дома, кухни, семейного быта, женских и детских переживаний и болезней и т. п. - признается одним из сознательных феминистских жестов женского автобиографического письма.

Огромное влияние на концепцию женской автобиографии оказала концепция маргинальных практик Фуко. Фуко проводит аналогию между традиционными носителями дискурса признания в культуре - преступниками, производящими многочисленную литературу признаний (так называемая литература «висельных речей»), больными - и женским субъектом, репрезентирующимся в культуре исключительно через дискурс вины. Женщине как социально маргинальному объекту в культуре оставлено, по мнению феминистских исследовательниц, одно «привилегированное» место - место признающейся субъективности: по мере того, что говорит признающаяся женщина, и по мере того, как ее цензурируют и что ей запрещают говорить, формируется весь ряд женских социальных идентификаций. Фуко обращает специальное внимание на то, что дискурс признания в культуре - это всегда дискурс вины и что «идеальной» фигурой воплощения вины в истории является женщина. И действительно, классические исследования женской литературы Элейн Шоуолтер, Сандры Гилберт и Сюзан Губар доказывают, что ее основной формой традиционно является автобиографическое письмо как письмо признания, на основе которого строится различие жанров: новелла, повесть, дневник, мемуары, поэзия.

Элейн Шоуолтер применяет методологию анализа маргинальных практик Фуко к анализу феномена женского в культуре как «субъективности признания», формирующейся в различных сферах реальности на материале анализа практик женской сексуальности (Сексуальная анархия: гендер и культура на рубеже веков, 1991), женского безумия (Женское безумие. Женщины, безумие и английская культура, 1830-1980, 1985) и женской литературы, в том числе, автобиографической (Их собственная литература: британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг, 1977). Ее основным выводом является вывод о неизбежной гендерной асимметрии в культуре: если понятие женского в ней всегда маркируется как символ иррационального и виновного, предельным выражением чего и является маркировка «безумия», то понятие мужского неизбежно коррелирует с понятиями разума и рациональности. И хотя содержательно понятия женской и мужской субъективности могут меняться в разных исторических эпохах, гендерная асимметрия репрезентативных политик женского и мужского в культуре, по мнению Шоуолтер, остается неизменной: даже когда феномен иррационального репрезентирован мужчиной (признание в грехах, патологии или сексуальных извращениях в дискурсе мужской прозы признания на рубеже 19-20 веков), на символическом уровне он получает неизбежную маркировку женского: «женское безумие» или «женская чувственность» внутри мужского субъекта.

Поставленная Фуко методологическая проблема аналитики женской субъективности как дискурса признания является формой концептуального напряжения в современной феминистской теории, в которой на сегодняшний день существуют два основных подхода в оценке женского дискурса как дискурса признания. Теоретики «феминизма равенства» призывают к сопротивлению патриархатным механизмам производства женской субъективизации в культуре и равному освоению мужских дискурсивных ценностей и норм (в частности, в оценке женского дискурса признания подчеркивается, что женщина реализует не дискурс вины, а дискурс независимости, самоутверждения и самодостаточности). Теоретики «феминизма различия» настаивают на том, что специфический женский дискурс (в том числе автобиографический дискурс как дискурс признания) является альтернативной формой знания и альтернативной формой субъективности. Признающаяся женщина, по их мнению - это не только объект власти, но и субъект языка, а женский телесный язык как язык признания оказывается тем полем суггестивных знаков - воли, желания и независимого наслаждения - который подрывает нормы патриархатной культуры. Поэтому женский автобиографический дискурс, по их мнению, нельзя мерить в рамках традиционного мужского дискурса, в котором он неизбежно обретает маркировки второстепенного, и необходимо вырабатывать собственные нормы анализа женского автобиографического письма.

6. Заключение: значение феминистской литературной критики для теории литературы

Как уже было отмечено, в противовес логике эссенциализма (эссенциалистских концепций «женской литературы», «женского чтения» и «женского письма») феминистская теория конца 20 века выдвигает неэссенциалистские проекты женской субъективации в культуре на основе постмодернистских концепций децентрированного субъекта (в частности, перформативной гендерной идентификации в литературе). Можно сказать, феминистская литературная критика находится сегодня на пересечении этих двух методологических подходов, теоретизируя женское авторство и женское литературное творчество в контексте данной методологической проблематизации. И именно в ее русле в современном гендерном дискурсе происходит концептуальная встреча двух основных стратегий интерпретации женской субъективности в культуре конца 20 века - феминизма и постфеминизма, и от возможного взаимодействия и взаимовлияния их друг на друга зависят и дальнейшие ретеоретизации проблемы женской субъективности в литературной теории. Sandrn M. Gilbert, «What Do Feminist Critics Want? A Postcard from the Volcano», in Elaine Showalter, ed., The New Feminist Criticism. Essays on Women, Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 29-45.

Mary Jacobus, Reading Woman: Essays in Feminist Criticism (New York: Columbia University Press, 1986).

Annette Kolodny, «A Map for Rereading: Gender and the Interpretation of Literary Texts», in Elaine Showalter, ed., The New Feminist Criticism. Essays on Women. Literature and Theory (New York: Pantheon Books, 1985), pp. 46-62. Blame Showalter, The Female Malady Women, Madness, and English Culture. 1830 1980 (New YorkPenguin Books, 1985), p. 4.

Отличие женской от мужской мемуарной литературы. Мемуарная литература

Рекомендованный список диссертаций

Генезис и жанровая динамика философско-художественных форм в русской прозе конца XVIII - начала XIX вв. 2012 год, доктор филологических наук Коптева, Элеонора Ивановна

Традиция русской агиографии в мемуаристике XVIII века 2004 год, кандидат филологических наук Муравьева, Вера Владимировна

Процесс заимствований и его упорядочение во второй половине XVIII века 2001 год, кандидат филологических наук Геранина, Ирина Николаевна

Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе Русского Просвещения 2010 год, доктор филологических наук Приказчикова, Елена Евгеньевна

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Феномен женской автобиографической литературы в русской культуре второй половины XVIII - начала XIX века»

Похожие диссертационные работы по специальности «Русская литература», 10.01.01 шифр ВАК

Художественный нарратив в путевой прозе второй половины XVIII века: генезис и формы 2012 год, кандидат филологических наук Мамуркина, Ольга Викторовна

"Семейная хроника" и "Детские годы Багрова-внука" С.Т. Аксакова: формы письма и традиции жанра 2004 год, кандидат филологических наук Николаева, Наталья Геннадьевна

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Мамаева, Ольга Владимировна

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Мамаева, Ольга Владимировна, 2008 год